– Эй, сержант! – раздался чей-то голос сзади.
Оглянулся. Меня догонял малознакомый сержант из военной полиции. Остановился в ожидании.
«Ему-то что от меня надо?! Вроде дорожки у меня с ними нигде не пересекались. Явно, что не просто поздороваться. Вон как скалится!»
Мощный запах пота от большого, крупного тела шибанул мне в нос, заставив слегка поморщиться.
– Куда топаешь? Небось к подруге в штаб?
– Если знаешь, чего спрашиваешь?
– Гордый ты, герой. Нехорошо это, ну да бог с тобой. Чего я тебя позвал? Тебя в особый отдел вызывают.
– А ты что, в посыльные подался?
– Да нет. Сдавали мы тут одного типа особистам. Вот и услышал. Думаю, увижу тебя, порадую новостью.
– Спасибо. Порадовал. Я пошел.
– Ну, иди. Пока.
– Пока.
В особый отдел меня вызывали, несомненно, в результате чьего-то доноса, и может, даже не одного. Подобное проявление гражданской сознательности было тогда весьма широко распространено. Ряд показательных процессов, широко освещенных в прессе, продемонстрировал всем, насколько глубоко были затронуты практически все властные структуры, а генералитет, так в первую очередь. Подтверждением этому были ежедневные репортажи из залов суда, в которых звучали все новые и новые фамилии известных людей. Правда, к высшей мере приговаривали редко, не так, как в первые дни мятежа, когда казнили, невзирая на звания, без суда и следствия. Теперь, когда страсти утихли, обвиняемых просто лишали должностей и званий и приговаривали к срокам. Система правосудия оказалась накрыта волной судебных дел, захлестнувших ее с головой. Поэтому неудивительно, что многие попытались воспользоваться моментом всеобщей неразберихи, чтобы упрочить свое служебное и материальное положение. Для этого надо было только написать донос, тем более что подобный способ помочь исполнению правосудия нашел полное понимание со стороны соответствующих органов. Теперь, похоже, очередь дошла до меня. Судя по моим непростым отношениям, сложившимся с кадровыми военными, донос на меня мог написать каждый второй сержант на базе, и, как видно, кому-то одних намеков за моей спиной оказалось мало.
В кабинете меня ждали два офицера. Капитан и лейтенант. Я доложил о своем прибытии, и капитан с ходу предложил мне пройти процедуру, которая называлась «промывка мозгов». Подобная практика проверки благонадежности была общепринятой в армии и полиции, а также в ряде гражданских учреждений, но я отклонил предложение, мотивируя тем, что продолжаю находиться на учете у медиков. Особист не стал настаивать, но пообещал, что, как только о моем героическом прошлом окончательно забудут, он займется мною лично. С подобным напутствием я был отпущен восвояси. Странный вызов дал пищу моим старым страхам, поэтому я не пошел к Шер, а отправился в расположение комендантского взвода, чтобы там спокойно обдумать, что бы все это могло значить. Вызов к особисту казался странным из-за того, что проходил он не по стандартному сценарию допроса по наводке доносчика. Таких у нас на базе было уже пятеро человек, а слухами, как говорится, земля полнится, поэтому мне были известны в общих чертах темы подобных допросов. А тут не только не попытались узнать мое отношение к мятежникам, но даже словом не обмолвились об этом.