— Читай, — протянул ему лист Молява.
Тот забегал глазами по строчкам, зачастил:
— … а-моего-компанейца-ольгерда-как-своего-прими-и-на-новом-месте-ему-помоги-устроиться… воин-он-опытный-пятерых-в-бою-стоит-и-хлопец-надежный…
Кошевой выслушал джуру и, чуть заметным движением брови, выставил чтеца обратно за дверь. Еще раз оценивающе глянул на Ольгерда.
— Что же ушел от Кочура, раз так хорош?
— Не в сотнике дело, — ответил Ольгерд. — К девке посватался, а она мне отказала. От позора службу оставил.
— Вон значит как, — хохотнул кошевой. — Оно и понятно, парень ты видный, от баб позору терпеть не привык. А что ежели, и в Киеве тебе какая-то зазноба гарбуза подарует? Тоже уйдешь?
— Я здесь жениться не буду, — нахмурился Ольгерд. — В Полесье с лихвою хватило сватовства. Пока что думаю лишь о службе…
— Ой хлопче, от тюрьмы, сумы да супружеского ложа не зарекайся, — вздохнул кошевой. — Ну да ладно, балачки это все. Если серьезно, то просьба Тараса для меня считай что приказ. Сегодня гостем будешь, стол соберем, потолкуем за доброй чаркой. Переночуешь у меня, а завтра в полковую канцелярию съездим. Наш полковник гайдуков себе набирает, буду тебя пропонувать. Если в стрельбе себя покажешь — непременно возьмет, цнит он метких стрелков.
— Попробую, — кивнул Ольгерд. — Но сразу говорю, что по горшкам не силен палить, все больше в бою приходилось.
Старый казак кивнул с уважением, размышляя о чем-то подошел к распахнутому окну. Выглянул на двор. Вдруг заметил там нечто и переменился в лице.
— Кто это топчется у сарая? С тобой приехал, что ли?
— Да, со мной, — Ольгерд привстав у стола, увидел, что кошевой рассматривает скучающего Сарабуна. — Это лекарь…
— Лекарь!!! — заревел Малява почище черниговских зубров. — Да то же тот самый лиходей, что меня в походе чуть на тот свет не отправил!!! Я лихорадкой тогда занемог, а он прописал мне горилки с двумя ложками пороху. Сам гетман наш, Богдан, говорит, так лечится… Я и выпил, щоб его чорты в прогорклом масле жарили… Подослан он был ляхами, не иначе. Едва богу душу не отдал, думал кишки все спекутся, до сих пор животом маюсь, горилку почти не пью, да на кашах сижу, словно старец беззубый.
"Только этого не хватало", — с тоской подумал Ольгерд.
— Не гневись, кошевой, — попробовал урезонить он казака. — Я-то совсем не ведаю о тех делах, а Сарабуна сотник Тарас знает отлияно. Может и обознался ты. Охолонь, а потом уж все и решим.
Но слова, предназначенные для того, чтобы урезонить вспыхнувшего как сухой хворост хозяина, достигли действия прямо противоположного.