От главной квартиры до вокзала я ехал на джипе, крытом брезентом. Дул резкий декабрьский ветер. Ехал и всю дорогу ломал голову над тем, какое отношение может иметь «кондор» к обер-лейтенанту вермахта Рашке, для допроса которого мне понадобился особый пропуск, подписанный самим генералом.
Наша «клетка» (длинный сарай, где временно размещали военнопленных) находилась рядом со станционными постройками. Перед сараем, засунув руки в карманы, стоял Бинго. Настроение у него, по-видимому, было скверное. Мы давно с ним не виделись, собственно говоря, с тех самых пор, как я перешел к Шонесси.
— Тебя туда не пропустят, — скептически сказал Бинго. — Тех троих, которых наши ребята сцапали сегодня утром, заперли как следует.
Я предъявил капитану свой специальный пропуск. Обычно такие пропуска действуют безотказно. Но сейчас даже этого оказалось недостаточно. Капитан таинственно куда-то позвонил и только тогда пропустил меня в помещение для допроса.
Невзрачный чулан с шершавыми, побеленными стенами был разделен тонкими перегородками на крохотные клетушки без окон. Посередине тянулся узкий коридор. Под потолком горела тусклая лампочка.
Дверь распахнулась настежь, и двое часовых, вооруженных автоматами, ввели молодого солдата в американской форме.
Один из часовых выложил на стол документы арестованного. Я остался с пленным наедине.
— Вам известно, как поступают с солдатом противника, если он попал в плен в форме чужой армии? — спросил я по-немецки.
— Я сразу же заявил, кто я такой, — заносчивым тоном прокартавил пленный. — Я обер-лейтенант Рашке из штабной роты 146-й пехотной дивизии.
Это была ложь. Передо мной стоял американец. Я мог поклясться в этом. И не потому, что на нем была американская форма, вовсе нет. Сама манера носить эту форму, характерный жест, которым он вынул из кармана пачку сигарет, и еще многие детали — все говорило о том, что он американец. Я мог биться об заклад. Однако у него было безукоризненное берлинское произношение.
Согласно документам, это был капрал моторизованной кавалерии Вилли Н. Штагвезант. Его документы не были фальшивыми, как не были фальшивыми и триста сорок пять люксембургских франков. Тут же, на столе, лежали американский консервный ключ и три письма из Риджфильд, Коннектикут. Одно из писем начиналось словами «Наш дорогой…», два других — «Дорогой Билли…» Адресат их, видимо, находился где-то в снегах Арденн. Сидящий передо мной человек выдавал себя за обер-лейтенанта Рашке из Бабельсберга и старался во что бы то ни стало провести меня.
— Какое вы получили задание? — спросил я по-английски.