— Мать, как ты себя чувствуешь?
— Как она себя чувствует? — разнесся голос над холодным бетонным полом. — Как ее дела?
Этти Вашингтон лежала на койке, поджав колени к груди. Она открыла глаза. Ее первая мысль: Этти вспомнила о том, что у нее проблемы с одеждой. Она всегда очень заботилась о своем внешнем виде, отутюживала платья, юбки и блузки. Но здесь, в женском отделении центра предварительного содержания под стражей в среднем Манхэттене, где разрешают носить свои вещи — разумеется, без ремней и шнурков, — Этти Вашингтон осталась без одежды.
Когда ее привезли сюда из больницы, у нее был лишь бледно-голубой в горошинку халат с большим вырезом сзади. Без пуговиц, на завязках. Этти ужасно его стеснялась. Наконец одна из охранниц принесла ей тюремное платье. Синее. Стиранное не меньше миллиона раз. Этти сразу же прониклась к нему лютой ненавистью.
— Эй, мать, ты меня слышишь? Ты себя хорошо чувствуешь?
Над Этти склонился большой черный силуэт. Чья-то рука провела ей по лбу.
— До сих пор горячий. Наверное, у нее лихорадка.
— За этой женщиной надо присматривать, — послышался другой голос из противоположного угла комнаты.
— С ней все будет в порядке. Мать, с тобой все будет в порядке.
Грузная женщина лет сорока с небольшим опустилась на колени рядом с Этти. Больная прищурилась, чтобы лучше ее видеть.
— Как твоя рука?
— Болит, — ответила Этти. — Я ее сломала.
— Ну у тебя и гипс!
Карие глаза задержались на автографе Джона Пеллэма.
— Как тебя зовут? — спросила Этти, пытаясь усесться в кровати.
— Нет-нет, мать, ты лучше лежи. Меня зовут Хатейк Имахам, мать.
— А меня — Этти Вашингтон.
— Мы уже знаем.
Этти снова попробовала сесть, но почувствовала себя совершенно беспомощной, еще хуже, чем когда лежала на спине.
— Нет-нет-нет, мать, лежи спокойно. Не пытайся встать. Тебя притащили сюда и бросили словно мешок с мукой. Эти белые ублюдки. Просто швырнули на кровать.
В комнате было две дюжины коек, намертво прикрученных к полу болтами. Матрасы толщиной всего в дюйм были твердые, словно утрамбованная земля. Этти чувствовала бы себя более удобно, если бы лежала на полу.
Пожилая негритянка смутно помнила, как полицейские переводили ее сюда из больничной палаты. Она была измучена до предела и накачена снотворным. Ее привезли в «воронке». В кузове держаться было не за что, и Этти казалось, что водитель делал повороты, не снижая скорости, — умышленно. Она то и дело ударялась больной рукой о стены так, что у нее на глазах выступали слезы, а дважды, не удержавшись, она падала со скользкой пластиковой скамьи на пол.