Меня разбирает смех, когда в кино вампиров показывают этакими сексуальными красавчиками, постоянно меняющими роскошные наряды. На самом же деле после смерти ты выглядишь точно так же, как и до нее. Конечно, за сотни лет ты изобретаешь кое-какие трюки в отношении своей внешности, однако большинство вампиров просто не берут это в голову. Молодежь заботится о своей внешности, потому что это облегчает поимку жертвы, а старикам на все наплевать. Знаете, когда ты способен внушить человеку, что выглядишь как Мэрилин Монро или Брэд Питт, применение косметики считается уже пустой тратой денег.
Несмотря на присутствие Тони и его прислужника, пусть даже в волшебном зеркале, я находилась в отличном расположении духа, потому что выглядела гораздо лучше их в своем розовом лифчике, выглядывающем из порванной футболки, расцарапанным в кровь лицом и засохшей на сапогах слизью. К тому же я все еще была живым человеком, чем приводила Тони в страшное негодование. Более того – я стала для него серьезной проблемой, поскольку если бы Сенат счел, что со мной пора кончать, убийцы исполнили бы его решение давным-давно, в любое время.
Я обвела глазами огромный зал. Томас стоял у двери, как я ему велела, и все же не настолько далеко, чтобы не оказаться рядом в любой момент. Он разговаривал с одним из четырех стражников – закованным в латы рослым блондином, словно сошедшим со средневекового гобелена. Я заметила, что Томас успел набросить черную куртку из денима поверх своего клубного наряда; куртка точно подходила к его джинсам, но делала Томаса похожим на крутого байкера. Его лицо находилось в тени, но, думаю, на нем все равно ничего не отражалось. По крайней мере, того, что я хотела бы увидеть.
Господи, как же мне хотелось подойти к нему, заговорить, объясниться, услышать от него, что все в порядке, что все будет хорошо! Да, я знала, кто он такой, знала, что все это время он лгал мне, и все же продолжала ему верить. Я внушала себе, что это всего лишь последствия обработки моей психики, что это скоро пройдет. Пусть глаза говорят мне, что передо мной мой Томас, на самом деле это вовсе не так; человек, которого я, казалось, знала вдоль и поперек, существовал лишь в моем воображении.
Сделав над собой усилие, я заставила себя отвести взгляд от Томаса и вновь принялась разглядывать зал. Массивный резной стол из красного дерева, ряд стульев вдоль дальней стены – вот и вся обстановка. Стол весом не менее тонны стоял на платформе из черного мрамора, к которой вели несколько сверкающих ступенек. Это позволяло членам Сената возвышаться над жалкими просителями или – как в моем случае – пленниками. Зал – или подземелье, поскольку, как выяснилось позднее, мы находились глубоко под землей, – был вырублен из красного песчаника, на его стенах плясали отблески свечей, вставленных в огромные черные железные подсвечники. Вид помещения несколько портило зеркало, расположенное слева от стола, поскольку в нем отражалась безобразная физиономия Тони. Остальное убранство составляли яркие знамена и щиты с гербами, расположенные за креслами членов Сената. Четыре щита были задернуты черной тканью, а стоящие перед ними тяжелые резные сиденья повернуты к стене. Знак траура.