– Тогда мы с тобой в безопасности, – заметил я. – Мы не богачи.
– Да, но, может быть, для него мы недостаточно бедны.
Она обладала мудростью, и в этом я не мог с ней тягаться. Возможно, это была еще одна из причин, почему я ее любил.
Теперь, когда я остался один в этой квартире, я стараюсь припомнить, до чего же мы были счастливы накануне того первого ужина с жабами. Но как выразить словами счастье? Описать ощущение несчастья легко: я был несчастлив, говорим мы, потому что… Мы вспоминаем то и это, приводим всякие причины, а счастье подобно островам далеко в Тихом океане, которые, по рассказам матросов, выплывают из дымки там, где их никогда не отмечал ни один картограф. Потом остров снова исчезает на целое поколение, но ни один мореплаватель не может быть уверен, что он существовал только в воображении какого-то давно умершего моряка. Я повторяю себе снова и снова, как я был счастлив в те дни, но, когда пытаюсь мысленно найти причину этого счастья, не нахожу ничего осязаемого.
Дает ли счастье физическая близость? Конечно, нет. Это возбуждение сродни безумию, иногда – почти мука. Быть может, счастье – просто тихое дыхание рядом со мной на подушке или шорохи на кухне по вечерам, когда я возвращался с работы и читал «Журналь де Женев», сидя в нашем единственном кресле? Мы вполне могли позволить себе купить второе кресло, но на ото у нас не хватало времени, а когда мы наконец приобрели его в Веве – с машиной для мытья посуды в придачу, которая заменила грохотом мотора веселое бренчание тарелок в руках, – остров безмерного счастья уже затерялся в тумане.
К тому времени перед нами стала маячить близкая угроза ужина у доктора Фишера, и мысли о нем обуревали нас минуты молчания. Тень, темнее ангела смерти, прошла над нашими головами. Однажды в конце такого долгого молчания я высказал свою мысль вслух:
– Кажется, все-таки напишу ему, что не смогу прийти. Я сошлюсь…
– На что?
– Скажу, что мы едем отдыхать, будто фирма отпускает меня как раз на этот день.
– В ноябре люди не берут отпуск.
– Тогда я напишу, что тебе нездоровится, и я не могу тебя оставить.
– Он знает, что у меня лошадиное здоровье.
Это в какой-то мере было правдой, но лошадь была чистокровная, а они, кажется, требуют ухода. Анна-Луиза была стройной, тоненькой. Я любил трогать ее скулы и голову. Сила ее проявлялась главным образом в тонких запястьях, которые были крепки, как манильский канат: она легко могла отвинтить крышку банки, которая мне не поддавалась.
– Лучше не пиши, – сказала она. – Ты был прав, что согласился, а я нет Если ты сейчас откажешься, то решишь, что струсил, и никогда себе этого не простишь. В конце концов, это всего один ужин. Отец не может нам повредить. Ты не мистер Кипс, не богач, и мы от него не зависим. В другой раз ты уж не пойдешь.