– Не пойму, что бы это могло значить, – сказала Энн.
– Просто мне хотелось вам рассказать.
– А как он выглядел?
– Да так, как и выглядел. – И поспешно добавил: – Я же видел его фотографии в газетах.
Он мрачно задумался, вспоминая все, что случилось в той квартире, испытывая страшное, непреодолимое желание признаться во всем. У него никогда в жизни не было человека, которому он мог бы довериться. Теперь – был. Он спросил:
– Вы не против – про такие вещи слушать? – И со странным глубоко запрятанным чувством радости выслушал ее ответ:
– Мы же друзья.
Он сказал:
– Сегодня – самая счастливая ночь в моей жизни.
Однако оставалось что-то, чего он не смог ей сказать. Счастье его было несовершенным, пока она не узнала о нем всего, пока он не доверился ей полностью. Ворон не хотел напугать или причинить ей боль; он медленно подводил ее к самому важному, главному откровению. Он сказал:
– И еще другие сны, тоже про то, как я совсем мальчишка. Вроде я открываю дверь, дверь в кухню, а там – моя мать. Она горло себе перерезала – вид был страшный… Голова почти совсем отрезана… она, видно, пилила… хлебной пилой…
Энн сказала:
– Это – не сон.
– Нет, – ответил он. – Вы правы. Это не сон. – И замолчал. Ждал. Ее сочувствие – Ворон явственно ощущал его – пробиралось к нему сквозь молчание и тьму ночи. Он сказал: – Мерзость, правда? Можно подумать, ничего мерзее и на свете нет. Она даже не подумала дверь от меня запереть, чтоб я не увидел. А после этого – приют, Дом. Про это вы уж знаете. Тоже мерзость, но с той – не сравнить. И потом, они же дали мне образование, так что я могу понимать, про что в газетах пишут. Ну, вроде этих дел, с психо или как его там. И почерк у меня xopoший, и говорю я правильно. Ну, сначала меня здорово били, часто; в изолятор сажали, на хлеб и воду, всякие другие домашние штучки. Но когда они дали мне образование, это больше не повторялось. Я для них оказался слишком умным – так меня воспитали. Никто никогда уже ничего повесить на меня не моги. Подозревали, само собой, только доказать ничего не могли. Один раз наш священник хотел меня к суду притянуть. Они все правы были, когда – на выпуске – сказали, там все было, как в настоящей жизни. Мол, такова жизнь. Нам – Джиму, мне и еще целой кучке неопытных мальчишек. – И добавил горько: – Первый раз им удалось меня в чем-то подловить, а я и в самом деле не виноват.
– Вы выпутаетесь, – сказала Энн. – Мы вместе что-нибудь придумаем.
– Хорошо вы это сказали – «вместе», только на этот раз мне уйти не удастся. Да я и сопротивляться не стал бы, только мне сперва до этого Чал-мон-дели надо добраться и до его босса. – И спросил с какой-то нервозной гордостью: – А вы бы удивились, если б я сказал, что человека убил? – Это было все равно что преодолеть первый барьер; если бы это удалось, он мог обрести уверенность…