Если Аристотель полагал основным началом демократии равенство, которое «осуществляется в количественном арифметическом отношении», то на основании этого тезиса можно построить простое уравнение. В числителе будет находиться государственное право, а в знаменателе — количество граждан, на которых данное право равномерно распределяется, вне зависимости от их достоинств (так по крайней мере предлагал Аристотель). Пресловутые права человека, за которые боролись правозащитники всех стран в двадцатом веке — они, видимо, и есть результат данной дроби. Остается спросить: боролись они за тот результат дроби, который был известен Аристотелю, или у современной задачи появился новый ответ? Само уравнение с течением веков не изменилось, принцип демократии остается прежним — государственное право, поделенное на количество народонаселения — но изменился ли результат от миллионократного увеличения знаменателя? Или свобода и права человека рассыпались в «буйную пыль»? Может быть, изменился закон математики? Или в числитель теперь надо ставить не государственное право — но нечто иное?
До какой степени это манящее понятие «демократия» соответствует тому, что мы от него привыкли ждать? Двадцатый век много сделал для того, чтобы в демократию поверили как в главное лекарство мира. Демократия — так мы привыкли думать — спасла мир от тоталитаризма во время последних войн. И демократию мир принимает профилактически, чтобы уберечься от недугов. Впрочем, итог лечения оказался непредвиденным — и можно усомниться в том, что лекарство действительно хорошее.
Во всяком случае, помогает оно не всем и нечасто. Возможно — так бывает и в медицине — данное лекарство устарело? Двадцатый век слишком много надежд связал с демократией, и тем горше испытать разочарование. Как выражался античный медик Гален: «Данное лекарство абсолютно безотказно во всех случаях, за исключением тех, когда оно не помогает». Демократию слишком усердно славили, а теперь разочаровались — вот итог двадцатого века.
Исходя из сказанного, требуется рассмотреть социальный строй, именуемый «демократией», как в исторической перспективе, так и в современном воплощении.
2. Моральные основания суждения
Вероятно, демократия лучше, чем авторитарный способ правления, во всяком случае, на первый взгляд кажется именно так. Даже если результатом демократической демагогии являются война и убийство — все равно это несколько лучшая война и более привлекательное убийство, нежели те, что совершает тирания. По крайней мере, человек гибнет, пребывая в иллюзии свободы, а не униженным рабом. Этот обман сладок. Руководствуясь именно такой логикой, Брут и Кассий умертвили Цезаря. «Кто здесь настолько низок, чтобы желать стать рабом?» — спрашивает шекспировский Брут своих сограждан, и страсть этого вопроса нисколько не ослабла в наши дни. Надо ли добавлять, что ввергнутые в гражданскую войну сограждане вскоре были перебиты у Филипп, а те, кто уцелел, оказались в триумфе Августа именно в статусе рабов. Но несомненно и то, что они пережили сладчайший катарсис свободы.