— А ты кто будешь, милостивый пан? — снова спросил шляхтич.
— Шляхтич, как и ты, вельможный пан, — ответил пан Анджей, словно пробудившись ото сна.
— А как звать тебя?
— Как звать? Бабиничем зовут меня, а родом я из Литвы, из Витебска.
— А я Луговский, королевский придворный. Так ты едешь из Литвы, из Витебска?
— Нет, я еду из Ченстоховы.
От удивления Луговский на минуту онемел.
— Ну коли так, привет тебе, пан, привет, ты ведь новости нам расскажешь! Наш король чуть с тоски не пропал, — вот уж три дня нет оттуда вестей. Ты что, из хоругви Зброжека, или, может, Калинского, или Куклиновского? Под Ченстоховой был?
— Да не под Ченстоховой я был, а в Ченстохове, прямо из монастыря еду!
— Да ты не шутишь ли? Ну как же там? Что слышно? Стоит ли еще Ченстохова?
— Стоит и стоять будет. Шведы вот-вот отступят!
— Господи! Да король озолотит тебя! Так ты говоришь, из самого монастыря? Как же шведы тебя пропустили?
— А я у них позволения не спрашивал! Прости, однако, милостивый пан, не могу я в костеле подробно тебе обо всем рассказывать.
— Правда, правда! — промолвил Луговский. — Боже милостивый! С неба ты грянул к нам! А в костеле и впрямь неудобно рассказывать. Погоди! Король сейчас встанет, завтракать поедет перед обедней. Нынче воскресенье. Пойдем со мною, мы станем в дверях, и я у входа представлю тебя королю. Пойдем, пойдем, время не терпит.
С этими словами он направился к выходу, а Кмициц последовал за ним. Не успели они стать в дверях, как показались оба пажа, а вслед за ними из костела медленно вышел Ян Казимир.
— Государь! — воскликнул Луговский. — Вести из Ченстоховы!
Восковое лицо Яна Казимира сразу оживилось.
— Что? Где? Кто приехал? — спросил он.
— Вот этот шляхтич! Говорит, будто едет из самого монастыря.
— Неужто монастырь уже пал? — воскликнул король.
Но пан Анджей повалился тут ему в ноги.
Ян Казимир нагнулся и стал поднимать его за плечи.
— Потом! — восклицал он. — Потом! Вставай, пан, ради Христа вставай! Говори скорее! Монастырь пал?
Кмициц вскочил со слезами на глазах и крикнул с жаром:
— Не пал, государь, и не падет! Шведы разбиты! Самая большая пушка взорвана! Страх обнял их души, голод у них, беда! Отступать они думают.
— Слава, слава тебе, владычица! — воскликнул король.
С этими словами он повернулся к дверям костела, снял шляпу и, не заходя внутрь, преклонил колена на снегу у дверей. Опершись головою о каменный косяк, он погрузился в молчание. Через минуту грудь его сотряслась от рыданий.
Все были растроганы. Пан Анджей ревел, как зубр.
Помолясь и выплакавшись, король встал успокоенный, с просветленным лицом. Он спросил Кмицица, как его зовут, а когда тот назвался своим вымышленным именем, сказал: