Клаудиу больше интересовало, как обстоят дела на кораблях. Там происходила какая-то суета, доносились отдельные выстрелы. Она уже хотела послать шлюпку на помощь абордажной команде, но в это мгновенье венецианский флаг медленно пополз вниз, и она с облегчением вздохнула.
— Свяжите пленных! Соберите все барахло, возьмите их шлюпки — и быстрее на корабль!
Клаудиа спокойно отдавала распоряжения. Дело было сделано, но теперь ей предстояло самое главное.
— Скажите капитану, чтоб он прихватил с корабля их командира! Я жду.
Когда шлюпка отделилась от корабля и начала медленно приближаться к берегу, Клаудиа пристально всмотрелась в фигуры сидящих в ней людей. Вот пираты, вот Рене, сидящий на корме, а рядом с ним… Она тотчас же узнала его…
Шлюпка приближалась, и теперь Клаудиа уже видела его глаза. Они смотрели на нее пристально и неотрывно, и что-то странное было в этом взгляде… То ли упрямство, то ли страх, а может быть, раскаяние.
Наконец шлюпка уткнулась в песчаный берег. Джан Контарини сразу направился к Клаудии. Он учтиво поклонился и холодным, едва слышным голосом произнес:
— Вы обхитрили меня. Теперь судите, я готов принять кару.
— Очень трогательно, синьор, что в вас наконец проснулось благородство, — ответила Клаудиа. — Во всяком случае, надеюсь, мне не придется стыдиться вашей трусости, как это уже имело место с князем Альдо Рокко.
— Мне следовало сразу догадаться, что бедняга Альдо пал жертвой не пиратов. Но кто мог подумать, что вы воскресли из мертвых?
— Вы неглупый человек и как будто верующий. С того света иногда возвращаются. Или вы не верите в историю с Иисусом? — Она невольно улыбнулась, ибо чувствовала, что крепко задела религиозные чувства Джана.
Это была странная вера. Он много грешил, с успехом проворачивая множество вполне меркантильных дел, добрая часть которых не обходилась без какого-нибудь злодейства. Его набожность стала предметом многочисленных шуток в Венеции, ибо всякая его исповедь истолковывалась людьми не иначе как признак только что совершенного проступка. Он грешил и каялся — и был, как ни странно, искренен в своем лицемерии, ибо, не покаявшись, он не мог грешить. Он давно уже чувствовал, что дамоклов меч вознесен над ним, и молил Бога, чтобы тот повременил с исполнением приговора. Но всему есть свой срок, и в эту минуту Джан Контарини понимал, что его час пробил.
— Господь помутил мой рассудок. Ведь было очевидно, что это ловушка. Когда Альдо пришло то роковое письмо от того торговца скакунами… как его там…
— Абу аль-Вазира.
— Да. Я сам отговаривал князя снаряжать корабль. И теперь вот… Какой же я глупец!