— Нам жаль, что его сейчас нет с нами, — промолвил император, снова усаживаясь и поправляя пурпурные подушки.
— Севастократор прибудет, как только появится возможность, — сказал Диафеб.
Тут в зал вошли императрица, а с ней придворные дамы и принцесса Кармезина. И Кармезина поцеловала Диафеба в щеку, как брата, и шепнула ему, что очень рада его видеть.
Диафеб тотчас приосанился и перецеловал руки и края рукавов всем дамам, а перед императрицей встал на колени и поцеловал край ее платья. Все дамы остались этим очень довольны, только Эстефания подумала про себя: «До чего же он нахален, этот Диафеб! Прикоснулся губами к моему запястью, чуть отодвинув рукав! А если бы он захотел поцеловать подол моего платья, я приподняла бы юбки, и ему удалось бы дотронуться до моей щиколотки». От этой мысли она задохнулась и едва не упала в обморок.
Император позвал слуг, подняв левую руку, и приказал, чтобы с Диафеба тут же, в присутствии их величеств, сняли доспехи и облачили в упланд длиной до пят, роскошный и расшитый жемчугами.
Диафеб ничему не сопротивлялся и даже и не думал возражать; он подчинялся заботам слуг, поднимал и опускал руки, когда они его об этом просили, стоял неподвижно и позволял вращать себя то влево, то вправо. Наконец его переодели и обтерли платком его лицо.
Двое прислужников собрали все снятое с Диафеба и унесли, а император предложил Диафебу устроиться на скамье, установленной перед троном, что и было исполнено. Все дамы расселись в зале вокруг императора, составляя прекрасную раму для своего повелителя. Диафеб видел, что принцесса Кармезина и Эстефания крепко взялись за руки, словно из страха утонуть, если будут держаться порознь, но при том обе впились в него взглядом. Диафеб знал, что принесет много радости Кармезине, если станет говорить о доблести, подвигах и разумности Тиранта; но знал он также, что если будет он рассказывать все это мягким и ласковым тоном, то доставит счастье Эстефании. И потому он постарался угодить им обеим.
Таким образом Диафеб рассказал обо всем, что происходило с самого дня их отъезда из Константинополя: о хитрости с кобылами, о смятении в лагере турок, о кровопролитнейшем сражении, о множестве пленных, о бегстве врагов и преследовании их, а еще о том, как Великий Турок был осажден на горе, и о том, как Тирант отверг всякую возможность мира с неприятелем.
— Турок Абдалла Соломон, уплывая к своему господину на том же утлом суденышке, или, лучше сказать, на плоту, — продолжал Диафеб, — был весьма признателен севастократору за сытный обед и за все те любезности, которые он встретил в нашем лагере. Если верить словам лживого турка, то скоро в Византии соберется столько недругов, что сама земля с трудом сможет их выдержать, но мы в это не верим.