— Узнаешь почерк? — спросил он Суханова.
Тот взял листок, прочитал свое имя, запятнанное пожелтевшими каплями крови, и услышал, как Шабе произнес:
— Это написал один твой коллега, которого больше нет. А ты тогда носил бороду.
Суханов похолодел. Он поднял голову и снова всмотрелся в лицо старика, пытаясь вспомнить.
— Твоими стараниями я рано постарел, — сказал Шабе. — Я еще тогда постарел.
— Столько лет прошло…
— Ну конечно… Предатель Шабе… Троцкистско-бухаринский центр… Какая гениальная выдумка!
— Это была… плохая игра. Приказы…
— Нет. Ты следовал своему призванию, Суханов.
— Это были годы сталинских репрессий. Жестокие годы, они ушли навсегда…
— Но не для меня, товарищ. Я ненавижу мучителей.
Сказав это, он выстрелил Суханову в затылок.
Свершилась справедливость. Спустя сорок лет. Наконец-то Шабе мог предать забвению прошлое, которое так мучило и преследовало его. Впервые старик ощутил тяжесть всех своих лет. Лет, количества которых не знал даже он сам, лет, которые уходили в ту далекую эпоху, когда идеология еще не была выдумкой.
Шабе пришлось сесть. Слезы застилали ему глаза.
Гаккет прошел к полковнику Танкреди на блокпост, установленный на повороте у смотровой площадки в трехстах метрах от виллы, и еще раз взглянул на нее в бинокль.
Старый садовник снова работал в саду, обрезая большими ножницами ветви.
— Они там уже целый час, — заметил Гаккет.
Танкреди тоже посмотрел в бинокль. Видно было, как старик, закончив работу, ушел в служебную дверь. А вскоре вновь появился, но уже с велосипедом.
— Садовник уходит, — сказал Танкреди.
— А мы рискуем проторчать тут целый день.
Шабе вышел за ворота и, сев на велосипед, закрутил педали. Поскольку дорога тут шла под уклон, он очень быстро доехал до поворота, где дежурили две машины карабинеров. Никто не обратил особого внимания на старика, проехавшего на велосипеде в узком проходе между машинами: у него был усталый вид. Он не представлял совершенно никакого интереса для собравшихся здесь полицейских.
Гаккет и Танкреди тоже мельком взглянули на старика и снова принялись изучать виллу.
Старый велосипедист удалился. На лице его, прикрытом от солнца соломенной шляпой, блуждала насмешливая и в то же время торжествующая улыбка.
— Что-то уж слишком долго идут эти переговоры, — посетовал Танкреди, предлагая сигарету американскому коллеге.
— Чем дольше, тем больше информации, — объяснил Гаккет, жестом отказываясь от предложения.
— Просто не дождусь, когда кончится наконец эта операция.
— Мне, наверное, еще больше хочется… — Гаккет снова посмотрел на виллу. — Что-то не нравится мне все это.