-Бейте
ему по голове!
В голову стреляйте!
- орал Волин, -
он выхватил
табельный
пистолет и
редко, но прицельно
стрелял чудищу
в голову.
Состряпав
лепешки из
солдат, монстр
уже не так уверено
подбирался
к возвышению
сцены, откуда
точечными
кинжальными
выстрелами,
направленными
ему в голову,
рубили визжащие
свинцовые пули.
Мертвец брел
вперед, покачиваясь
из стороны в
сторону, изображая
пьяного. Из
дымящихся ран
стекала густая,
почти черная,
как гудрон,
кровь.
От
каждого попадания
Иван кривился,
как от зубной
боли. Чудище
подняло левую
руку и заслонило
уязвимую голову
наростом мышц,
но меткий выстрел
Волина перебила
сухожилие и
рука опустилась,
как плеть уставшего
погонщика.
Вязкая
черная кровь
выступила уже
на кривом, в
каких-то роговых
наростах и
шишках черепе
Нечто, и оно
все неуверенней
брело к отстреливающимся
людям. Кончались
патроны, и когда
монстр уже
занес огромные
руки на сцену,
как обычно
перекидывают
ногу, перелезая
через забор,
пытаясь забраться
к попятившимся
назад людям,
только в обойме
полковника,
выверяющего
каждый выстрел,
осталось два
патрона.
Один
из телохранителей,
быстро задышав,
бросился вперед,
перепрыгнул
через руку,
больше напоминающую
ствол дерева
и попытался
вонзить нож
в бычью шею
гиганта, но был
смят второй
конечностью
и вбит в доски
пола, как погнувшийся,
заржавленный
кровью гвоздь.
-Бесполезно,
- покачал головой
Иван, - бесполезно.
Охранники
медленно попятились
и, не пытаясь
больше защищать
своего шефа,
сбежали за
сцену. Своя
шкура в здании,
исходящим
воплями агонии,
была им дороже.
Хотя они и не
могли знать,
что у всех
входов-выходов
расставлены
мертвые кордоны.
Полковник же
остался стоять
спокойным и
невредимым.
Он участвовал
в дуэли.
На
мужчину не
мигая, смотрел
красный глаз.
Он был полностью
залит кровью,
но через красную
штору проглядывал
печальный,
словно не хотящий
никакого зла
хрусталик, по
цвету напоминающий
чернику. Делай
добро, зло само
получится.
Монстр все
неувереннее
полз вперед
и, казалось,
что только
глаза, вживленные
в этого собранного
из мертвых
органов Франкенштейна
из чужого, доброго
человеческого
тела, противились
злой воле бешеной
мышечной массы.
Военному
стало жаль это
существо, как
может стать
жалко несправедливо
обиженного
человека.
Еремей
Волин сделал
два шага вперед,
чтобы не промахнуться.
Он высился
между двух
огромных лапищ,
которые могли
переломить
и такой крепкий
дуб, каким был
военный. Он
приставил
черное дуло
пистолета почти
вплотную к
огромному
вздернутому,
как жалюзи,
веку и надавил
на спусковую
скобу.