Аленка все еще падала, стоило закрыть глаза, но теперь я различал сон и явь. Теперь-то я знал, что Аленка упала, она умерла. А мне только и осталось, что лежать под простыней и «теститься» перед обедом.
Затем вместе с психиатром пришла Анна Николаевна. Она выглядела бледно, но подобная бледность шла ее тонкому личику с острыми скулами и тонкими, почти незаметными губами. Анна Николаевна держала в руках букет темно-красных роз. Их тягучий аромат вытеснил свежий воздух их палаты с неторопливостью уверенного в себе завоевателя.
Анна Николаевна много лет уверенно держала себя в руках, оставаясь спокойной и равнодушной, по крайней мере, внешне. Что творилось у нее в душе, одному богу известно. Даже я, проработав с ней бок о бок три года, не мог с уверенностью сказать, есть ли у Анны Николаевна чувства, или их удалили путем хитрых хирургических вмешательств. Она радовалась, когда нужно было радоваться, грустила, когда этого требовала ситуация, веселилась вместе со всеми (видимо, чисто механическое чувство). Если я хотел видеть в ее глазах печаль, то я ее видел, но это вовсе не означало, что когда я отворачивался, глаза не становились стеклянными, словно у куклы, и любые эмоции выветривались из них подобно винным парам из открытой бутылки.
— Я рада, что вы живы, — сказала она и положила розы на тумбочку у изголовья.
— А уж я-то как рад.
— Честно сказать, не верила.
— А вот как вышло…
— Сначала мне позвонил Святослав. Он не дождался вас на премьере, а ваши телефоны были выключены. Он первый забеспокоился. Разбудил меня в три часа ночи. А потом я начала звонить вам, Алене, а потом увидела в новостях репортаж об аварии. И как-то сразу подумала, что вы мертвы.
— У меня вот другой вопрос, — мягко вмешался психиатр, отгораживая Анну Николаевну, — Филипп, скажите, вы можете вспомнить тот момент, когда видели Анну в последний раз перед аварией?
Я неуверенно покосился на Анну Николаевну.
Ложные воспоминания.
Когда психиатр просил «потеститься», он в первую очередь пытался отделить мои ложные воспоминания от воспоминаний настоящих. Они цеплялись за реальность, словно пиявки. А психиатр, как мясник, небрежно обрубал ненужные концы и вышвыривал их в неизвестность. Делал он это не всегда аккуратно, порой откровенно вмешиваясь в мою личную жизнь, рвал чувства, безжалостно втаптывал в грязь эмоции. Лену он называл воплощением больных фантазий. Брезентового — образом излишней болтливости, который возник из скрытого желания всегда находиться в центре внимания любой компании. Он говорил, что нужно избавляться от ложных воспоминаний как можно быстрее, иначе они прорастут в голове, как сорняки, забьют реальность — и тогда будет уже совсем плохо.