Внезапно накатила нечеловеческая усталость.
— Не хочу я на тебя кричать.
— Ты постарайся.
— Нет. Не поможет.
— Почему? Ну, почему. Фил? Какой ты странный. Ну, хочешь, я начну говорить гадости про твою Аленку? Прямо сейчас? Тогда покричишь?
— Замолчи! — сказал я тихо. — Замолчи, Лен!
— Но ведь тебе будет легче, — отозвалась она. — Ладно, не хочешь, буду молчать. Хотела как лучше. Моя жизнь такая. Я всегда хочу, как лучше, а получается черт знает что. Невезение, невезение.
— Пойдем, — сказал я и потянул ее за руку.
Лена выбросила недокуренную сигарету и встала с парапета.
— Как хочешь, — сказала она, — могло бы быть лучше, но не получилось, извини.
Мы спустились с крыши, прошли по притихшим ночным коридорам, не встретив никого и ничего. На лестничном пролете между пятым и четвертым этажом Лена отпустила мою руку и, придвинувшись почти вплотную, так, что я ощутил тепло ее тела, ее дыхание и легкий запах горелого, шепнула на ухо:
— Я серьезно, Фил. Покричи. Ты так долго забирался в свою депрессию, что только криком и поможешь. До завтра.
После чего она бесшумно убежала по ступенькам вниз.
Я вышел в коридор и столкнулся с дежурной медсестрой, еще одной из тех типовых моделей, только с яркими красными волосами и следами от пирсинга над бровью и в подбородке. На вид ей было не больше двадцати. Медсестра как раз искала меня, чтобы впрыснуть в вену очередную порцию антибиотиков, обезболивающих, витаминов и еще неизвестно чего.
Я пошел за ней в палату, шаркая тапочками, ощущая зарождающуюся вновь боль в пояснице, и накатывала усталость, словно мешок цемента на плечи.
«Интересно, — подумал я в тот момент, — а существует ли лекарство, которое залечит раны в душе?»
И сам себе ответил, что, не существует таких лекарств.
Мучайся, Фил.
Мои прогулки по крышам в начале двадцать первого века плавно сменились просиживанием перед компьютером и тщательнейшим изучением программ по работе с фотографией. На улице гремели салюты, свежеизбранный президент выуживал из одного рукава прекрасных лебедей, а из другого — мир и благополучие для народа; столица тонула в лучах жаркого летнего солнца, оптимизм озарял лицо едва ли не каждого встречного от двухлетнего карапуза в розовых шортах, до морщинистой старушки-нищенки, подпирающей стену клюкой около дома. Мир вокруг стремился к обычному человеческому счастью, а я просыпался по утрам, наспех завтракал горячей яичницей с хлебом и мчался в магазин, к старому доброму «Pentium-2», огромному семнадцатидюймовому монитору, оглушительно завывающему кулеру и приветливой, но совершенно неработоспособной «Windows Millenium». Всколыхнувшийся от пришествия нового тысячелетия мир, наполнившийся ожиданием счастливых перемен, чем-то напоминал эту новую операционную систему: аляповатые краски и милая картинка создавали иллюзию того, что жить с ней станет проще, жить станет веселей. Но уже после третьего «слёта», постоянных зависаний и перезагрузок становилось ясно, что проще вернуться к серости прошлой операционки и не ведать проблем. Мир стряхнул иллюзии со своих плеч лишь через несколько лет, а новую операционную систему я снес к чертовой матери через месяц.