- Миронов! – крикнул лейтенант. – Вылазь из машины!
- Вы что, головой ударились?! Подстрелят вмиг!
- Гранатомет!
- А, понял!
С последними словами я вывалился из машины, и стреляя вслепую в сторону леса, побежал вперед. Позади слышался стук пуль о броню «Хаммера», рядом с которым я бежал, затем рванула машина, из которой мы выбежали. Взрывной волной меня опрокинуло наземь, и весьма вовремя: надо мной просвистели еще пули, со стуком ударяясь о дверь «Хаммера».
Рядом разорвалась граната, я лишь успел прикрыть голову руками. Почти ничего не соображая после взрыва я поднялся чуть ли не в полный рост и пошел дальше. Рядом свистели пули, слышались крики, стоны раненых, кровь брызгала во все стороны, а я шел себе, пока одна пуля не подкосила меня, попав в плечо.
Я рухнул наземь, схватившись за новую рану, открылась рана в боку, и кровь неприятно увлажняла одежду и живот. Зато мысли прояснились, но лучше от этого не стало – ведь теперь я снова осознавал, в какую переделку попал. Слух пришел в норму, действия вокруг вновь приобрели ясность.
К трелям натовских винтовок присоединился родной грохот «калашей» - и, к моему сожалению, «калаши» были в руках сектантов, а вовсе не в руках союзников. Я поднялся и короткой очередью скосил подбежавшего ко мне сектанта. Тот что-то прокричал, но я не понял, и рухнул на спину. Я поднял автомат одной рукой, левая совсем не слушалась.
Дело дрянь, думал я, почти теряя сознание от боли. Я стиснул зубы и пристрелил еще одного террориста. Тот упал на колени, и из его руки выпала граната.
«Чеки нет», - последняя мысль, что пронеслась в моей голове.
Сейчас…
Тьма отступила, и я разглядел потолок над своей головой. Странно, только что я был там, в Африке. Наверное, потерял сознание, и меня притащили в укрытие.
Потолок казался таким далеким и размытым…
Хотя с другой стороны, до него можно дотянуться рукой…
Что я и попытался сделать. Странно, ничего из этого не вышло. Руку я не смог поднять. Не смог даже пошевелить, даже заставить пошевелиться. Думалось на удивление легко, казалось, сейчас смогу просто встать и горы свернуть, но любая попытка шевельнуться отзывалась в висках такой болью, что пришлось оставить попытки.
Давай же, Миронов, поднимайся!
Странно, кто это сказал? Хотя мало ли кто, я даже осмотреться не могу. Ответить я тоже не смог – даже челюсть отказывается повиноваться. И моргнуть не могу… неужто парализовало?!
С этой мыслью я вскочил на ноги, но тут же рухнул, подкошенный очередным приступом боли. Рухнул в крайне неудобном положении – на живот, ударившись щекой о холодный бетонный пол. Перед глазами возник чей-то грязный ботинок. Вонючий, грязный ботинок, но я был рад и этому. В смысле, тому, что смог пошевелиться.