— Золотце, — зовет она. — Ты меня слышишь?
Но Якоб слышит только грохот грузового поезда, который увозит его из этого мира в другой.
Ему кажется, что он переместился в мир духов. Но его озадачивает запах.
Пахнет кожаной обивкой, а не серой и гнилью. Должно быть, он в машине «скорой помощи» или в полицейском фургоне. Все вокруг движется резко, неаккуратно. Рядом с ним раздаются приглушенные голоса, он не может разобрать слов, но их беспокойство доходит до него сквозь кокон. Он чувствует, что кто-то рядом по-настоящему в ужасе, и этот ужас начинает захватывать и его. Кто-то перетаскивает его из одной машины в другую, и теперь он чувствует запах бензина и резины. Может быть, где-то рядом мыши, потому что он слышит какой-то непрекращающийся писк. Темнота, накрывшая его, когда подоспела Лора, теперь разрослась и стала плотной, как железная завеса. Он пытается открыть глаза, чтобы всем объяснить, что они не того хоронят, что он еще жив. Но он ничего не видит. И все же марево, заполнившее его ум, расступается ровно настолько, чтобы он понял, где находится.
Его бросили в багажник чьей-то машины.
Запах резины исходит от шины, которая лежит рядом с ним, а писк — от пружин, которые давно не меняли. Он думает об отце и размышляет, была ли его последняя поездка на машине похожа на эту. Нет. Отец всегда сидел спереди, даже отправляясь на собственную казнь, и ни один заимодавец или недоделанный бандит не могли этого изменить. Но я — не мой отец, думает Якоб. Он слышит, как где-то рядом спорят, и это последнее, за что успевает уцепиться его проснувшееся было сознание, прежде чем снова погрузиться во мрак. Барух ата… Якоб забывает слова и не может продолжить свое неуклюжее обращение к Богу. Затем он чувствует запах соленой воды и выхлопов.
Я не знал, что Стикс такой широкий, думает он и отдается течению.
Чайки пытаются разбудить мужчину, плывущего по реке смерти. Якоб, зовут они, Якоб, Якоб.
Он всплывает из глубины, в которой ничего не чувствовал. Ему кажется, что на его члены давят тяжелые мешки с песком. Память рисует, как отец покупал ему новую куртку и как он впервые встретился с Лорой в благотворительном магазине. Она все время поправляла волосы, как будто с ними что-то было не так. Затем он вспоминает, как Манни бросал ему баскетбольный мяч и смеялся. Он помнит резиновые шлепки мяча об пол, и эхо гулко раздается в его голове. Мяч скачет ритмично, далеко. Обрывки прошлого мелькают в голове Якоба, как карточная колода, рассыпавшаяся от ветра, и вскоре утихают. Чайки продолжают кричать его имя как заклинание: Якоб, Якоб. На мгновение он забыл, как его зовут, так что он благодарен чайкам за напоминание. Я — Якоб. Он пытается это пробормотать, но слова не поддаются ему. Оцепенение, сковавшее его ум, пока еще отказывается его отпускать. Никто не покидает царство Морфея так просто. Якоб наконец делает первый сознательный вдох, чувствует выхлопы и соленый воздух, и карточная колода рассыпается в прах.