В тот день, когда их шайку отловили чекисты облавой и поместили в детприемник, в камере не нашлось свободных мест на нарах. В просторное помещение натолкали несколько сотен беспризорников, как килек в банку, и даже на полу негде было прилечь. Можно было только стоять. Маленький Олежка Штейн, свято чтивший блатной кодекс чести, по которому арестант для хорошей жизни в тюрьме должен был иметь при себе только ложку и колоду карт, тогда же и предложил своим таким же малолетним соседям сыграть на свободное место на нарах. Он достал из кармана свою колоду, «собрал» ее, ловко стасовав привычными пальцами, и так удачно сдал, что нужные карты попали к Паше Рукомойникову. Паша был на год старше Штейна и заметно крепче, поэтому сообразительный Олежка рассудил здраво, что для Паши легче всего будет освободить место на нарах, если он вдруг случайно проиграет. Паша и проиграл, раз должен был проиграть. Его место на нарах досталось другому пацану. Разумеется, случайно, и никому бы и в голову не пришло упрекнуть Штейна в мухлеже. Не пойман — не вор. А Олежку до сих пор еще никто не умел поймать за руку, когда он «собирал» колоду перед сдачей карт.
Срок для Паши оговорили — до утра.
Среди ночи он растолкал спящего стоя Олежку:
— Пойдем, места освободились.
В самом деле, на нарах освободилось сразу два места. Для Олежки и для Паши.
Два прежних владельца были бездыханными сброшены на загаженный пол, удавленные Пашиными крепкими руками на шнурках своих же нательных крестиков.
В ту ночь, укладываясь на свободное место рядом с Пашей и распрямляя ноги, гудевшие от долгого стояния, Штейн сделал для себя вывод на всю жизнь: если тебе нужно место — займи его сам. Или пусть тебе его проиграют.
В этой жизни жалеть некого.
«Ах, Паша, Паша! Дружок ты мой закадычный! — подумал Штейн о друге своего беспризорного детства, с которым вместе прошел и детприемник, и колонию. Да и первые шаги во взрослую жизнь они сделали почти одновременно и почти по одной дорожке. — Знал бы ты, в какую передрягу я попал!»
Штейн поставил на свое место Пашу Рукомойникова и представил, как бы он поступил в его положении. Прикинув в уме так и эдак, он решил, что пусть все остается на своих местах. Паша на свое месте, он, Штейн, — на своем. Паша с детства привык помогать голове руками и был решителен до дерзости в своих действиях. Он бы, пожалуй, одной пилкой для маникюра перерезал половину немецкого посольства, но добрался бы до фон Гетца и Валленштейна, вытащил бы их оттуда. А тут тоньше надо работать.
Деликатнее.
Штейн вернулся к своим размышлениям.