Петр толчком разбудил пьяного, брезгливо присел на лавку с краю. Потап, выпучив безумные глаза, долго вглядывался в бывшего приятеля, как будто видел в нем кого-то другого — внушающего ужас. Наконец до него дошло, кто перед ним.
— Потап, опомнись, можешь ли ты понимать меня? — спросил Петр.
Огромный мужик вдруг неожиданно залился слезами, утирая лицо подолом несвежей рубахи.
— Что ты сидишь, сопли по лицу мажешь, — заорал Петр. — Я к тебе по делу пришел, ты, образина, облик человеческий совсем потерял.
— Не знаешь ты… — начал Потап, но посетитель прервал его:
— Вот и хочу узнать, за тем и пришел. Помнишь, ты сказал уже эти слова, когда стращал меня боярами. Так чего я не знаю?
Хозяин, несколько пришедший в себя, тяжко вглядывался в его лицо.
— Мне уже все равно, только за сына боюсь, но должен я хоть кому-то рассказать правду. Только поклянись, что умрет она вместе с тобой, а если мой сын умрет — распоряжайся ей по своему усмотрению.
— Клянусь тебе именем своего сына, злодейски убитого.
Потап помолчал минуту и стал рассказывать:
— Ты знаешь, как мы жили с Полей. Уже не мальчик был, когда ее встретил, но не мог думать, что любовь такая возможна. Думал, это все сказки, или чувство такое только для людей высоких, благородных. Так нет же, и у нас, человеков низким рождением, бывает это чудо. Оно для всех редкое.
Родился сын, прожили мы вместе уже года два, как стал я замечать у жены тоску. Как вроде отходит она от меня, старается скрыть горе какое-то, да не может. Стал я ее расспрашивать, уговаривать, да она все отнекивалась, пока дня через два после нашего разговора не вбежала вечером в избу, простоволосая, вся в снегу грязном, тогда как раз таяло, и упала перед образами с криками и рыданиями.
Меня как к земле прибило, не мог понять, что случилось, стронуться с места. Наконец подошел к ней, обнял, донес до лавки, раздел, снял мокрые сапожки. И тут она все рассказала: в церкви боярин Воротынский увидел ее, и с той минуты стал преследовать бесчестно, домогаясь любви при живом муже. В тот вечер он подстерегал ее у поворота дороги к дому, но она раньше увидела его и бежала домой путем кружным, по-над берегом реки, падая в грязь и хоронясь изгородями. Страшная вина лежит на мне, не вышел я против боярина за жену свою, струсил, хоть и не знал тогда о черной силе его. А на другой день она исчезла, искал ее два дня, никому не говоря, но душой зная, что произошло с ней.
На исходе второго дня воротился домой, там почти темно, одна лишь лучина тонкая горит, а на лавке она лежит. Радостью сердце обожгло — вернулась! Даже не думая, откуда, бросился к ней, и лишь тогда увидел ее мертвую неподвижность. Увидел и платье богатое, жемчугами расшитое, которое она не то что не носила, но и не видела никогда, волосы длинные, в девичью косу заплетенные, непокрытые, как вроде она и не замужем, браслеты и перстни на руках. Столь велико было мое изумление и ужас нечеловеческий, что я и горя не почувствовал сначала.