— В том и дело, что никто тебе не помощник. Знаю, велика твоя сила, но что она одна, против нечисти?
— Поэтому и решил я не один с нею биться, а просить помощи у царя. Тому сам Бог помощник.
— Да что ты удумал, Петр, — горько молвила жена. — Разве допустят нас до царя. Боярин узнает, что идешь — погибель на пути приготовит, а дойдешь — там не только бояре-злодеи, но и добрые люди, царя охраняющие, увидеть его не допустят. Да и кто поверит про силы бесовские. Сам знаешь, есть бояре честные, вот среди них нечисть и прячется, под них подлаживается.
— Думал я об этом, но не может такого быть, чтобы нельзя было правде победить. Приду к палатам царским, а там посмотрю, как через порог перебраться.
Он ласково погладил тонкие, не боящиеся работы пальцы жены — несмотря на тяжелый труд, нежные, тонкие и ровные, сужающиеся к ногтям.
— Как Бог начертал нам встретиться, так и не даст разлучиться. Не бойся, красавица моя, вернусь я, не оставлю тебя одной. Моли бога, чтобы дело мое правое заладилось. Тогда и сын будет спокойно спать, и мы станем думать только о нем, с вечной нежностью и печалью, не грязня воспоминаний мыслями о злодеях. Верь мне, не плачь.
Лицо жены, плачущей в глубоком горе и по сыну, и по мужу, не искажалось, не краснело, как у многих людей. По исхудавшим щекам из прозрачных глаз скатывались слезы, которые Петр любовно утирал. Наконец Аграфена скрепилась, понимая, что муж нуждается в поддержке — его решение неколебимо — и принимая его правильность своим благородным и праведным сердцем.
Зная, что это для него, Граня пыталась стать спокойной. Благодарный ей за это понимание, Петр встал с лавки, вынул из сундука тонкую, почти невесомую кольчугу, как и сундук, сработанную дедом-умельцем. Она перетекала в его пальцах, как вода, посверкивая в отблесках лучины. Петр знал, что и деду, и отцу приходилось надевать ее, сражаясь, однако ни одно колечко не погнулось. Работа была на совесть, с заботой о собственной жизни.
— Любуешься, как дитя игрушкой, а я посмотрю — сразу вспомню, что она для сечи назначенная, — заметила Аграфена.
— Тем более, она должна сердце радовать, коль сработана дельно, — заметил Петр.
Он закрыл сундук, поцеловал жену, сказал, что мастерскую уже закрыл, завтра поутру отправляется в путь. Снова слезы проглянули в глазах Аграфены, но она скрепилась, сказав, что соберет ему в дорогу вещей.
— Потом, — улыбнулся Петр, — иди ко мне, любовь моя, сердечко мое. Первый раз после смерти сына и последний перед разлукой будем любить, как любили раньше, помнишь ли, в первые годы молодости нашей?