– И что именно вы инспектируете?
– Да, собственно говоря, ни много ни мало – род человеческий.
– Круто, – присвистнул я. – Хорошо устроились.
– Не жалуюсь, – глядя мне в глаза, ответил он.
«Не шутит», – понял я. И на сумасшедшего не похож.
– Так вы, значит, вроде наместника… – Я поднял взгляд к потолку.
Полежаев улыбнулся:
– Высоко берете. Я скорее по другой части. Более приземленной.
– Приземленной в буквальном смысле? Дух, душа Земли? – спросил я, вспомнив философствования хиппи Андрея.
Он когда-то не сильно ошибся насчет Метро. Кто знает, вдруг и тут попал в точку?
– Приблизительно, – подтвердил Полежаев. – Вас что-то смущает?
Я смерил его взглядом:
– Естественно. Вы представляете, как это выглядит со стороны?
– А что вас, собственно, смущает? Пришлось принять на некоторое время человеческий облик. Если желаете, вновь трансформируюсь в туман или нечто иное, на ваше усмотрение.
– Может, в лампу заберетесь?
Полежаев усмехнулся, покачал головой.
Понятно, про Аладдина он тоже слышал.
Я спросил:
– Уже пришли к какому-нибудь выводу?
– Практически да. Осталось еще несколько формальностей.
– И какое резюме? Не огласите?
Полежаев покосился на лежавшую Катю, потом вновь перевел взгляд на меня:
– Отрицательное. Люди – язва этой планеты. У них нет будущего. Думаю, к моему мнению прислушаются.
– Не объяснитесь?
– Разве я обязан перед вами отчитываться? – удивился Полежаев. – Достаточно и того, что я тут уже несколько минут распинаюсь исключительно из чувства симпатии.
– Вы мне симпатизируете? – пораженный, прошептал я.
– В некоторой степени. Вы на редкость стойкий человек. Несколько раз меня даже удивили, а ведь я много чего повидал. Но не обольщайтесь на свой счет. Все кончено. В скором времени никто не вспомнит о том, что когда-то на Земле жили люди. Все вернется на круги своя.
– Но почему? Почему вы не оставите нас в покое, не дадите нам шанс?
– Потому что мы слишком устали. Эксперименты с человеком разумным исчерпали себя. Тупиковая ветвь эволюции.
– Эксперименты, говорите? Големы – тоже ваших рук дело?
– Увы, – вздохнул он. – С ними у меня тоже не очень ладно получилось. Зато есть пища для анализа.
– Сволочь ты, Полежаев.
Он пожал плечами:
– Я на тебя не в обиде. Честное слово.
– Если я убью тебя, это что-то изменит? – Я попытался надавить на спусковой крючок, но пальцы по-прежнему не слушались меня.
Я застонал от боли и обиды.
– Ровным счетом ничего, – чеканя каждый слог, ответил Полежаев. – Меня нельзя убить.
Я ощутил за спиной дуновение ветра, инстинктивно обернулся. Увиденное поразило меня будто молния.