Я стала кандидаткой, «той, кто просит»: в данном случае я просила подтверждения, что могу стать монахиней. Со мной было еще пять девушек, все пришли прямо из школы. Я даже не успела закончить учебный год, как и некоторые другие. Через несколько лет в монастырь примут мою пылкую младшую сестру Берту, которой едва исполнится шестнадцать; она будет рада сбежать из дома и при этом получить пристанище.
Я не могла позволить себе сомнения в собственных мотивах. Мотивы, кажется, не тревожили и монахинь. Они не могли пристально изучить столь необходимое им пополнение, даже если бы в их распоряжении оказался психологический метод выяснения скрытых мотивов поступков, совершаемых кандидатками. В конце концов, мне понадобилось тридцать лет, чтобы осознать, почему я считала, что у меня нет иного выбора, кроме монастыря.
«Господь узрит тебя, кто бы ты ни был. Он позовет тебя по имени. Он видит и понимает тебя, поскольку Он тебя создал…» Эти слова возникли передо мной на клочке бумаги, который я однажды нашла на улице по дороге из школы. Они глубоко меня тронули, и я сберегла этот грязный клочок, словно карту с сокровищами. Безусловно, я нуждалась в том, кто знал меня, поскольку я себя не знала и никто другой, кажется, тоже. Мне нужна была надежда, что Бог, Который, как там было написано, знает меня по имени, действительно меня «узрит». Я не могла позволить себе отвернуться. «Ты не можешь любить себя так, как любит тебя Он… Он обнимает тебя и берет на руки». Какие приятные слова для человека, сомневающегося в существовании любви.
Я попрощалась с родителями, зная, что, скорее всего, буду ежедневно видеться с отцом во дворе монастыря, а если нет, он найдет способ со мной встретиться. А мать была всего в минуте ходьбы. В глазах у них стояли слезы. Знай они, что меня ожидало, они могли бы закричать или насильно увести меня прочь. Но ничего подобного не произошло. В тот день ощущалась фантастическая атмосфера священного жертвоприношения и слепой веры.
Меня привели во внутренние покои, куда столь часто на моих глазах удалялись монахини и где, как мне представлялось, они превращаются в невероятных, нечеловеческих созданий. Однажды в школе меня потрясло, когда мать Энтони вынула из бездонного кармана своей юбки носовой платок и энергично высморкалась перед всем классом. Потрясение явилось следствием доказательства ее принадлежности к человеческому роду и эстетической неприятности всего зрелища. Сейчас у меня было необычное ощущение, что я, наконец, и сама оказалась за сценой. Понятно, что я вступала в ВСИ, орден, монахини которого учили меня все эти годы.