— В следующий раз — шилом, — сдавленным голосом пообещала Ида, не глядя на Рыбоглазого. Она сидела на топчане, закутавшись в шаль, несмотря на жару, и дрожала.
— Давай, — засмеялся Рыбоглазый. — Только я тебе скажу…
— Закрой пасть, гнида! — гневно перебила его женщина. — И пошел вон!
— Вот дура баба, — не обиделся страж. — Ну уйду я… тебе легче станет?.. Может, Чекану что передать? — неожиданно понизил он голос.
Выждав минуту, Ида встала, оторвала кусок от свисавшего над топчаном клока старых обоев. Молча устроилась на подоконнике у зарешеченного окна.
— У меня где-то карандаш был, — озабоченно сказал Рыбоглазый, роясь в карманах пиджака.
…Через полчаса, держа на отлете записку, ее брезгливо рассматривал Штехель.
— Ты ей бумагу дать не мог? — процедил он. — Я глаза должен портить?
— Виноват… не подумал.
—«Не подумал»! — передразнил Штехель, приоткрывая дверь в соседнюю комнату. — Славик, иди сюда.
Вошел худой, наголо стриженный подросток лет тринадцати, одетый в донельзя заношенную ковбойку и мешком висевшие на нем солдатские брюки.
— Возьми листок, чернила, ручку. Перепиши разборчиво. Разборчиво!.. Понял, сынок?.. Ну, давай.
— Шо, сын твой? — поинтересовался Рыбоглазый, когда дверь за Славиком закрылась.
— Племянник, — неохотно пояснил Штехель.
— А шо говоришь — сынок?
— Сестры-покойницы сын… Твое какое дело? — раздраженно бросил Штехель. — Ладно, передашь Чекану — ксиву ему на днях изготовим. На улицу чтоб пока не совался!
— Это и так понятно…
— Тебе, дураку, понятно, а у Чекана свои завороты в голове.
— А про Иду шо говорить?
— «Шо говорить»! Ничего!.. Ты ее не видел. Где она, не знаешь. Тебе записку передали — и все… — Он пристально посмотрел на Рыбоглазого, приподняв редкие бровки. — Узнает, где Ида, тебе башку свернет…
И снова над Одессой был чудесный вечер. От дневного дождя и следов не осталось, а парило еще сильнее. Но с моря тянуло крепким ветерком, который перебивал духоту.
Кречетов и Гоцман решили после работы выдержать фасон — пройтись, никуда не торопясь, по главным городским магистралям с большой и благородной целью: на людей посмотреть и себя показать. Правда, магистралями полуразрушенные, неосвещенные улицы назвать можно было с большой натяжкой, но в Одессе народ непривередливый и к тому же патриот своего города.
Старт взяли от Соборной площади, где возле памятника князю Воронцову кучковались, по еще довоенной традиции, любители футбола, неспешно двинулись по Дерибасовской, пересекли Маркса и Ленина и, дойдя до Пушкинской, плавно повернули назад. Давид заметил нетерпеливый взгляд, брошенный Кречетовым на здание оперы, которое они миновали, и усмехнулся не без грусти. Хорошо Виталию, он нашел свое счастье, и оно взаимно… А ему, Гоцману, от к кому бежать, к кому торопиться по вечерним улицам?..