Парень-ученик подхватил плотную пачку только что отпечатанных оттисков и свалил к ногам хмурого лейтенанта МГБ. Сделал шаг в сторону двери.
— Куда? — окликнул его лейтенант.
— Отлить. Невмоготу уже.
— Павлюк, — негромко произнес лейтенант в пространство. Рядом мгновенно вырос рослый сержант. — Проводи…
— Шоб подержал? — весело поинтересовался ученик.
— Надо — подержит, — холодно сказал лейтенант. — А надо — оторвет. Даю минуту…
Машина грохотала, выбрасывая все новые и новые листы…
По случаю концерта драгоценного для Одессы человека ярко освещен был не только оперный театр — вся небольшая площадь перед ним и вся улица Ленина в этот вечерний час буквально тонула в сиянии праздничных фонарей. Со всех сторон к подъезду здания спешили нарядные пары, мелькали в сумерках белые кители и фуражки офицеров, слышался женский смех. Подкатывали и останавливались дорогие трофейные машины. И даже те одесситы, которым вовсе не светило разжиться билетиком на такое мероприятие, как концерт Утесова, прогуливались сегодня перед оперой, чтобы почувствовать себя причастными к празднику. И потом, им так надоело жить в полутемном городе, а тут прямо как до войны — иллюминация, да и только!
Фойе театра полнилось сдержанным гулом людских голосов. Довольные собой мужчины в двубортных костюмах с подбитыми ватой плечами гордо демонстрировали своих подруг, а подруги, в свою очередь, хвастали перед соперницами кто фетровой шляпкой с вуалеткой, кто новым креп-жоржетовым платьем, кто чехословацкими серьгами под красный гранат, кто рукавом «японка» с подкладочкой, кто чулками-«паутинкой». И уж конечно, все они дружно презирали простушку, которая приняла креп-сатиновую ночнушку с кружевной отделкой за вечернее платье и в таком виде явилась в оперу. Корректно приветствовали друг друга офицеры и чиновники различных ведомств. Рядом с независимым видом прохаживались персонажи, тоже принадлежавшие к сливкам одесского общества, только не светско-советского, а воровского. Они небрежно щеголяли вальяжными клешами, клетчатыми ковбойками, кепками-восьмиклинками и жакетами, перешитыми из румынских мундиров. Короче, как говорили в Одессе, в театре был навал разного народу.
Гоцман и Кречетов, оба в форменных кителях, стояли в фойе, время от времени приветствуя знакомых. Давид даже не заметил, как рядом возник щуплый, с птичьим личиком щипач Лепа, почтительно сдернул с виска новенькую кепочку:
— Дава Маркович, добрый вечер… Люди просили передать, шоб вы не волновались. Седня у театре будет все спокойно. Никакая падла не испортит концерт любимого артиста. Люди отвечают!.. Это шоб вы себе знали. Ну, я пошел.