— Давно из дома ушел? — обрывает его откровения опер.
— Два года, — вновь улыбается чеченец. — Не жалею, что попался. Надоело. Отдохну у вас…
Я собираюсь заснять мерзкое это лицо.
— Садись рядом! — подмигивает радостно он. — С ваххабитом сфотографируешься!
Я открываю «мыльницу».
— Нет, — поднимает он руки к лицу. — Один не буду…
…Мой ровесник. Замученный голодом, зараженный болезнями, хилый, что можно одним ударом бросить на землю. На такого не глянет женщина, его побрезгует вызвать на драку мужчина. А ведь этот, заросший грязными волосами скелет, убивает людей. Всех, на кого ему покажут пальцем. И не себе подобных убожеств с походными гастритами, с простудными радикулитами. Убивает сильных, высоких, здоровых — кого бы в другое время побоялся даже оскорбить за спиной.
Я бросаю в стол ненужный фотоаппарат.
— Ты, чего в горы подался? За местью?
Боевик пожимает плечами:
— Разве за всех отомстишь?.. Деньги нужны были. Война — тоже работа. И работа лучшая, чем на кого-то гнуть спину… Но всё равно мало платили, перебои были с зарплатой. Мне не хватало. Да и другие жаловались. Я думал, всё не так будет… Ребята говорили, мол, не туда пришли. Надо было к тем, кто заложниками торгует. У этих всегда деньги…
— Значит, тоже не туда пришел?
— Куда пришел, туда и пришел, — усмехается чечен. — Мне заложники не нужны. Там долго никто не живет. Ни заложники, ни хозяева.
— Многие тут поют, заставили, мол… А, ты, что ответишь? — негромко продолжает опер допрос.
— Меня не заставляли. Говорили: давай, мол, тоже иди. Но не заставляли. Могли, конечно, но это лишнее. С такими, кто под угрозами, много не навоюешь. Там, в отрядах, это тоже понимают. А деньги лучше любой мести привязывают…Вы ведь тоже здесь не бесплатно? — совсем путает небо и землю бандит.
Ему, сидящему сейчас с улыбкой на губах, привыкшему мерить деньгами весь мир, не приходит в голову, что есть вещи, которые не продаются. Что у нас тоже есть Родина, есть собственный дом, ради которых мы здесь. И, не дождавшись ответа на свой вопрос, он думает, что загнал нас в тупик.
— Ты, что такой радостный? — теряет терпение опер. — Ответить за всё не боишься?
— Не боюсь. За всё отвечу, — смотрит прямо в глаза боевик.
— Что тебе будет-то, знаешь?
— Ничего не будет, — уже расслабляется он. — Отпустят скоро…
— Куда отпустят? — включаю я дурачка.
— Куда всех: в СБ, — повернувшись к окну, совсем уходит из-под нашей власти чеченец. — Точно говорю, — лениво зевает он.
В кабинете словно остановилось время. Не скрипят под ногами полы, не тревожатся на стенах тени. Тишина, будто в целом мире в живых только я, два опера и боевик…Мы сидим неподвижно, уставившись в пол. У порога валяется сломанная пополам сигарета; один из оперов так и не смог прикурить. На столе брошена замызганная синяя ручка; давно ничего не записывает другой. Слишком много слов позволил себе бандит.