— Деда, деда…
Ноги Эдькины заплетались со сна. Он кинулся к деду, обхватил его худое, вздрагивающее тело, повторял и повторял:
— Деда, деда…
Иван Петрович подхватил его на руки, неловко прижав к себе:
— Ты что же это, Эдька-бедька, уснул на полу, ведро вон, валяется… Котлы-то почти потухли…
Его рука погладила белокурую головёнку Эдика:
— Ты это, не хлюпай носом… Ежели приснилось что, забудется… Давай подтопим, а то система застынет… посадят ведь…
Эдька сполз сквозь дедовы руки на пол и, изредка шмыгая носом, тоже стал грузить непослушными руками ненавистную, неповоротливую тачку. Вскоре топка пылала, как миленькая.
Дед с внуком сели к шаткому столу с изрезанной, выцветшей клеёнкой. «Какой он стал старый, мой дедушка, какой-то он совсем старый и маленький»,— думал тогда Эдик, глядя на Ивана Петровича, раскладывающего перед ним содержимое «тормозка», оставшееся от вчерашней задушевной беседы с мужиками. На газете появились надкушенный солёный огурец, три ломтика пожелтевшего прошлогодней засолки сала, два толстых ломтя серого хлеба и четвертинка плавленого сырка.
Дед вздохнул:
— Полпятого утра, пора и позавтракать, чем Бог послал. Кушай, чуть позже чайку сготовим…
После пережитых ночных волнений, о которых Эдька решил деду не рассказывать, есть ему совсем не хотелось. Но мальчик, чтобы не обижать больного с утра, озирающегося по сторонам дедушку, взял в руки огурец и откусил его хрустящую на зубах мякоть.
Иван Петрович перевёл ищущий взгляд на внука:
— Эдуардик, ты нигде не видел?
— Чего, дедуш?
— Да, я тут вчера спрятал где-то затарку — полбутылки, да не вижу куда.
— И что?
— Ты не убирал?
— Не-а…
«Сгорела бы она, твоя водка»,— со злостью подумал тогда Вартанов, но, пожалев деда, ответил:
— Сейчас поищу…
Он облазил в кочегарке все дедовы укромные уголки и нашёл спрятанную бутылку в душевой. Первым желанием было выплеснуть вонючую жидкость на пол. Но, вспомнив больного, трясущегося деда, Эдик не стал этого делать, представив себе, что в бутылке — лекарство.
Иван Петрович колдовал над булькающей от кипятильника банкой, ссыпал в неё горсть чаинок:
— Нашёл окаянную?
Эдик протянул принесённое:
— Вот…
Иван Петрович, по-молодецки поблёскивая глазами, взял из рук внука продолговатую посудину. Не садясь за стол, прижался к горлышку губами и, запрокинув голову назад, мелко задёргал щетинистым кадыком. По Эдькиной спине пробежали неприязненные мурашки. Он по-взрослому тяжёлым взглядом проводил исчезнувшую в горле жидкость. «Вот проклятая, проклятая…»— билось тогда в его голове.
Закончив пить, дед одновременно встряхнул и головой и плечами. На его мудром, небритом лице появилась покойная улыбка. От потеплевших глаз побежали к ушам лучики морщинок. Иван Петрович крякнул, и, смешливо поглядывая на внука, забасил: