– Виктор Иванович, должен вас предупредить! Если здесь прозвучит хоть слово по существу расследуемого моей бригадой дела, я вынужден буду…
Генерал, даже не поглядев в его сторону, подошел к Костину.
– Здравствуйте, Алексей Михайлович! Мне разрешили с вами встретиться!
– Я такого разрешения не давал! – хмуро сказал Михеев, привычно усаживаясь на угол письменного стола. – О деле – ни слова!
Генерал сам взял руку Костина – она была холодная и какая-то безвольная. Пожал ее, посмотрел в глаза…
Костин выглядел измученным. Лицо обросло щетиной, щеки впали, губы потрескались. Синяки под глазами, ссадины на подбородке. На остриженной голове, ближе к темени, свежая нашлепка – марлевый тампон, закрепленный пластырем…
На какое-то мгновение их взгляды пересеклись, встретились. В глазах Костина генерал увидел нечто такое, из-за чего у него самого защемило в груди. В его взоре были и горечь, и недоумение, и подозрительность. И какая-то нездешняя выдержка, космическая отстраненность и даже готовность идти до конца.
Бекетов подвел Костина к табуретке, аккуратно усадил. Сам взял стул и сел рядышком. Виктор Иванович хотел многое сказать этому парню, своему подчиненному. Но вот сейчас, в эту самую минуту, когда он сидит напротив человека, которого, судя по всему, прессовали здесь на полную катушку, которому пришлось в последние несколько суток хлебнуть лиха сполна, Виктор Иванович понял, что все заготовленные им слова будут лишними. И что сейчас нужно просто побыть с ним рядом несколько минут. Молча. Не тратя слов и эмоций в присутствии чужих, недружественно настроенных и опасных личностей.
Так, в полной тишине, прошло что-то около двадцати минут. Костин сидел на табурете, опираясь лопатками на выкрашенную маслянистой краской стену. Генерал устроился на стуле, напротив него; тяжелые веки прикрыты, казалось даже, что он задремал. Прапорщик по-прежнему торчал у входа, как каменная статуя, – боялся даже пошевелиться…
Важняк был до крайности удивлен поведением Бекетова. Тот ни о чем не пытался расспросить Костина. Не делал каких-то намеков. Просто сидел на стуле рядом с Костиным и молчал.
Да, именно так. Они оба за все время не издали ни звука.
Так умеют многозначительно молчать люди, которым не нужны слова, чтобы понимать друг друга.
Наконец Бекетов, тряхнув головой, поднялся на ноги.
– Продержись еще чуток, Костин, – сказал он негромко. – Откажись от голодовки, это сейчас лишнее. Я тебя отсюда вытащу. А потом, когда подлечишься, пойдешь в отпуск: ты по-прежнему числишься в штате нашего управления…