По направлению к Рихтеру (Борисов) - страница 82

В stretto Четвертой баллады приближение к Престолу. Фермату держать долго. Чтобы Престол открылся из-за молочного облачка. А сам Престол пуст.

Коду играть, как обрыв в пропасть. С самой высокой точки кубарем. Это не так плохо, что тебя вышвыривают на землю, скорее — радость! Я всегда буду хотеть жить здесь!

Прежде, чем наброситься на коду, нужно набрать воздух на 47 секунд. Именно за это время ее нужно сыграть — не медленней! Все играть «сверху», «не укладывать» пальчики. И не дышать! Надо, чтобы всех унесло смерчем.

Я всегда обращаюсь к нему — своему Хранителю. Всегда, когда играю этот этюд. Он откликается: «Готов сделать все, что прикажешь…» Как у Шекспира Ариэль[221]. Но я чувствую, что это говорит дух плененный, заколдованный, трясущийся как бес, которого я погружаю в чашу со святой водой[222]…

Самое главное — выполнить его условие: перед моей смертью отпустить его на волю.

Шопеновские мазурки как карликовые пальмы. Пальмовая рощица…

В «Волшебной флейте» есть пальмовый лес, а тут именно рощица.

Мое любимое растение — мандрагора. Опасное! Держал ее в руке один раз. Говорят, если ее выкопать, раздастся человеческое проклятие. Тот, кто его услышит, сойдет c ума или… Поэтому корень мандрагоры как-то окапывают и привязывают к хвосту собаки… Я, конечно, не захотел при этом присутствовать. Но то, что потом увидел, напоминало человеческую фигуру. И знаете, кого? (шепотом) Шопена!..

О каком сочинении Шопена писал Пастернак[223]: «Свой сон записывал Шопен/ На черной выпилке пюпитра»? Это е-moll'ный ноктюрн!

Вы знаете, что мой дед был музыкальным мастером, кем-то вроде Иоганна Тишнера, которого восхвалял Глинка?.. Я стоял и наблюдал, как он «строил» рояль. Выпиливал корпус, натягивал струны, стержни молоточков.

Дед Даниил потянул меня за руку:

— Ложись спать, Светик. Ложись вот на этот щит. Я его клеил из разных дощечек. Скоро это будет хороший рояль,

Я заупрямился:

— Мне на нем будет жестко.

— Представь, что это та же ель, которую ты так любишь. Ложись, я накрою тебя теплым одеялом.

Я любил тогда теплые одеяла, вскарабкался и лег. И на жестком сплю с удовольствием — с тех самых пор. И играю иногда жестко — тоже поэтому.

Это такой сон во сне. Мой сон — во сне Шопена.

Для этой музыки важней не совершенные руки… а совершенные ноги. Не должно быть аппликатуры, рояля — вообще никаких его признаков. Ничего, кроме педалей. Педали це-ло-вать. Почти как женские ножки. Услышать хор пилигримов в хорале. Ничего «освободительного», революционного — в фуге.