Менуэт — как продолжение «Нулина». Граф заливает насчет парижского двора, насчет песен Беранжера. Хозяйка слушает, раскрыв рот.
Также и меня слушали, когда первый раз вернулся из Парижа. Я все рассказывал, заливал… а потом N… ни с того, ни с сего, очевидно недовольный подарком, осведомился, был ли я на блошином рынке. Я сказал честно: был. Хотя портмоне купил ему, между прочим, в приличном магазине на рю Принца Конде.
О Пятой симфонии e-moll, op. 64
Давно не охватывала такая дрожь — как после Мравинского. Он дирижировал Пятой. Все ведь давно знают: это что-то вальсообразное, милое уху Попахивает детством, первыми походами в филармонию. А в его игре — электрическое потрясение, ничего «милого уху»! Не забуду, как в конце первой части он грянул в воздухе кулаками, и оттого его тень покрыла весь оркестр. Покачнулись люстры — как при подземном толчке, который я однажды уже пережил. В Японии. Все начали меня утешать: всего несколько баллов, несколько баллов… для жизни совсем не опасно! А тут ведь — опасно, страшно опасно!
В финале — марш валькирий, у которых косы как змеи.
Три недостижимые дирижерские высоты (субъективно):
Фуртвенглер — «Тристан».
Мравинский — Пятая Чайковского, Восьмая Шостаковича.
Дезормьер — «Море», «Арлезианка».[228]