Иванов поднял занавеску, и в купе стало светло. За окошком пела метель. Но почва почему-то оставалась голой, не прикрытой снегом. Белые облака — огромные купы снега — носились по воздуху, как мятежные ангелы, со скоростью, намного превышающей не только скорость света, но и скорость непроницаемой тьмы.
Поезд остановился, как будто повинуясь его астматическому приступу. Иванов мгновенно принял единственно правильное решение: оделся, накинул пальто и вышел на перрон. Вслед за ним, кутаясь в коротенькую форменную шинельку, вышла молоденькая проводница.
— Стоим три минуты, — сказала она, — станция Котельная.
— Очень хорошо, — сказал Иванов и пошел прочь.
— Куда же вы? — прокричала ему в спину девушка.
Он не ответил и ускорил шаг, а потом и вовсе не выдержал и побежал без оглядки. Сначала он бежал по перрону, потом — по лестнице вниз, а потом — по проселочной дороге.
Ветер прокалывал насквозь своими длинными, острыми иглами его пальтишко из тоненького кашемира, его тело. Ветер кипел и завывал. Дорога вела в поле. Слева и справа вырисовывались силуэты громадных деревьев. На душе тем не менее было хорошо. Было необыкновенно весело и жутко. Вот так вот: «Ночью. Идти. Одному. Через. Бескрайнее. Поле. Забыв обо всем на свете».
Ему захотелось кричать, до того на душе стало легко и хорошо. И он закричал. Это был триумф, это был вопль победителя. Страх был побежден. Страх был повержен. А вместе с ним был повержен инстинкт самосохранения.
Андрей опять побежал, не от погони, ее не было, он побежал, потому что, когда человек вдруг счастлив, он не может спокойно идти себе своей дорогой. Он бежал, пританцовывая, кружась, вприпрыжку, хохоча. Пальто мешало, давило на плечи, сковывало, сопротивлялось счастью. Мало того, что оно давило на плечи, оно давало шанс выжить, дожить до утра. Он сбросил с себя пальто в сугроб и остался в рубашке. Он пошел своей дорогой, одному ему известной, а оно осталось лежать, как убитое, раскинув в разные стороны рукава, совершенно бездыханное.
Было очень холодно, но он не чувствовал, что замерзает, наоборот, он наслаждался неведомым ранее счастьем ничего не бояться: смеялся, как ребенок, смеялся, как царь, как филин, как удачливый игрок, смеялся до тех пор, пока не услышал невдалеке плач. Он опешил и остановился. Осмотрелся. Он стоял в поле. Не было видно ни станции, ни железной дороги, ни больших деревьев. Вокруг не было ни души. Но скоро он догадался: это плакала метель. Это она рыдала, это она рвала на себе белые волосы. Она все портила — невозможно радоваться и быть совершенно счастливым, когда за спиной плачут.