— Где ты шляешься по ночам, милый? — услышал я ее мельхиоровый голосок.
— Доброй вам ночи, госпожа Мышеловка, — сказал я.
— Наивный, ты думаешь, я сплю?
— Будь хорошей девочкой, разведи колени, мне дышать нечем.
— А ты не убежишь?
— Клянусь!
— Итак, мы не договорили... Так почему же закончилась история человечества? — спросила она шепотом.
Закончилась потому, что в прежние времена дамы носили длиннющие платья, — продолжил я брошенный позавчерашний разговор, — под ними рождались и умирали цивилизации, создавался эпос. Вы, современные женщины, обрезали, обрубили, оскопили свои роскошные платья, вы дошли до самого края бездны с ножницами в руках. Куда еще короче? Дальше некуда. Еще один сантиметр выше — и вы все сорветесь в пропасть. Ощущение прекрасной тайны ушло, покинуло этот мир. Раньше достаточно было показать одну щиколотку, чтобы началась новая эпоха в музыке и живописи. А у святой Елены знаешь какое было платье — пышное, как вязанка из пятнадцати взрослых платанов.
— Мне нравится твой голос, говори, не молчи.
— Прошу тебя, разведи колени, дай вдохнуть! — Какие у нее сильные ноги!
— Нет!
— Умоляю!
— Нет!
Я поцеловал ее в шею и провел ладонью по внутренней стороне бедра. Она вздрогнула, но не ослабила стальной зажим.
— Мне было страшно, — сказала она.
— Страшно?
— Я проснулась от ощущения, будто из меня ушла вся кровь, будто ураганный ветер сквозит в моих венах, и птицы, сопротивляясь потоку воздуха, остановились, застыли, окаменели в небе. Я протянула руку вправо, а тебя рядом нет.
— Я привык спать один в своей постели.
— Мы будем спать вместе.
Положение мое было не из лучших, я не мог сказать, что думаю: мне не хотелось прикипать к ней душой, спать в одной постели и видеть чужие сны. Я не смог вырваться из ее капкана и до утра, не смыкая глаз, лежал рядом и слушал ее дыхание: ее вдох. Ее выдох. Ее вдох, ее выдох.
Казанова смотрел на меня, открыв рот от удивления.
Канкан опустил ноги и ушел мыть посуду.
Череп гения лопнул по швам; его жена бросилась за нитками.
Колеса полигамии превратились в квадраты Малевича. Мою душу защемило дверью.
Шел надцатый день нашей совместной жизни. Я набрался терпения. Я ждал, когда Мессалина покинет меня, и топором на собственном сердце делал зарубки, отмечая каждые совместно прожитые сутки. Она насильно заставила меня спать в одной постели, есть из одной тарелки, смотреть в одно окно и все движения тела и души производить синхронно. Я напрочь лишился всего своего: личной жизни, одеяла, мироощущения, свободного распорядка дня и, главное, времени и бриллиантового одиночества, которое многие годы являлось важнейшим из моих наслаждений, смыслом существования. Это была трагедия.