Из теплого тумана за спиной Билла вырвалось чудовище. Косматый и лохматый зверь, величиной с медведя, распластался в прыжке, оскалив такие зубы, что любой волк в обморок упадет. Не то что Морин Килкенни...
Билл подхватил бесчувственную Морин на руки и сердито отпихнул визжащее от счастья чудовище ногой.
– Сдурел, охламон? Сколько я говорил, на людей не бросаться?! Она же не нападала на меня. Визжи теперь, валяйся пузом кверху. У, балда!
Туман снова раздвинулся, пропустив громадного вороного жеребца. Кося бешеным глазом и сердито фыркая, конь грыз удила, которые являлись единственным предметом упряжи. Седла на жеребце не было, хотя всадник имелся. Очень маленький всадник, похожий на гнома, благодаря накинутому капюшону брезентового дождевика, полностью укрывавшего его от дождя.
Гном откинул капюшон и совершенно по-мальчишечьи присвистнул:
– Ни фига себе! Это и есть моя училка? Па, а она случайно не откинула копыта?
– Мю, перестань. Мы шли всю ночь, почти от самого шоссе.
– Развалюха перевернулась?
– Нет, заглохла... Гм, знакомить вас как-то глупо – но это мисс Килкенни.
– Сложно.
– Ее зовут Морин. Она англичанка, училась вместе с Милли. Она держалась молодцом, но Волк ее напугал. Давай-ка погрузим ее на коня...
– Погоди, па. Так мы не доедем. Забирайся в седло.
Через несколько минут вся компания покинула место исторической встречи. Билл Смит ехал верхом на Бароне, держа перед собой свою дочь, а та, в свою очередь, придерживала перекинутую через седло бездыханную Морин Килкенни, учительницу из города. Мюриель была доброй девочкой и потому полой дождевика прикрывала голые ноги своей учительницы, а другой рукой поддерживала – впрочем, не слишком заботливо – голову Морин.
Громадный серый пес неслышной тенью скользил рядом с жеребцом. Потом сквозь туман вдруг сильно и радостно ударил золотой сноп лучей.
Над прерией встало солнце.
Морин было необыкновенно тепло и хорошо. Ей снился сон, в котором все было сухое. Горячий песок пересыпался под босыми ногами. Сухое сено покрывало ровным ковром необъятную прерию вокруг Морин. Она подносила к губам флягу – но из фляги вместо воды сыпалась какая-то душистая пыльца, и это было замечательно, потому что сухо.
Потом прерия заколыхалась и куда-то делась, а в наступившей темноте чей-то звонкий голосок озабоченно произнес:
– Па, она горячая и сухая. Надо бы дать ей отвара, чтобы пропотела. Как она ухитрилась простудиться?
Странно знакомый и успокаивающий голос, низкий и хрипловатый, ответил:
– Она не росла в прерии, Мю. Она из города. Да и всякий простудился бы, прошлепав босиком столько времени по грязи, под проливным дождем. Плесни-ка в отвар пойла. Из темной бутыли, ты знаешь...