– У нее ребенок от тебя? От тебя? Говори-говори, не стесняйся, если весь город знает, то и мне пора узнать!
– Ань, ну что ты, в самом деле… Ань, я ж не обижал тебя, я ведь… Это еще до тебя было, до того, как мы познакомились…
– Да ну? А девчонка-то ее Сережке ровесница. Значит, на два станка работал, многопрофильный ты наш?
Вадим Борисович только диву давался: откуда у выпускницы гуманитарного факультета, кандидата наук, между прочим, взялись эти словечки и ухватки базарной торговки? И эти разговоры повторялись каждый день, каждый вечер, каждую ночь – в любую минуту, когда провинившийся муж попадался Анне на глаза. Она делала все для того, чтобы он ушел, с каким-то диким восторгом разрушая семью, разрушая остатки того хорошего, что было между ними, разрушая собственную душу… Разрушение имело и материальный характер, – раз она решила уничтожить свадебные фотографии и, с перекошенным от злобы лицом, с трудом рвала отпечатанные на добротной бумаге снимки. Вадим отобрал у нее массивный семейный альбом, попытался запихнуть его обратно на полку между книг, задел какой-то фолиант, тот упал, раскрылся, и из него заскользили на пол сухие лепестки роз – алые, палевые, белые, уже прозрачные от времени, и Вадим так и не понял, почему Анна зарыдала еще громче, что ее подстегнуло….
И она добилась своего. В тот день он ушел и просто не пришел ночевать. И на звонки не отвечал. Анна, твердо решив достать благоверного, непрерывно названивала ему.
– Приди в себя, – сухо посоветовала ей мать. – Подтянись, что ты ходишь как халда! В тапочках, халат какой-то страшный откопала, под мышками дырки. И прости меня, мне кажется, ты уже давно не мыла голову и даже не умывалась. Если ты думаешь, что можно удержать мужчину…
– Тебя не спросила! – огрызнулась Анна. В первый раз она позволила себе разговаривать с Риммой в таком тоне. – Чья бы корова мычала, а твоя пусть помалкивает в тряпочку. «Удержать мужчину», надо же! Если ты такая умная, чего же папочку не удержала?
Римма Сергеевна ничего не ответила, ушла в свою комнату. Тут Анна, как ей и было рекомендовано, пришла в себя и задумалась. Почему мать-то не на работе? Для такого трудоголика, как она, устроить себе выходной в середине недели – вещь немыслимая.
Тихонько постучала в дверь:
– Мам, можно к тебе?
– Конечно, дорогая.
Римма Сергеевна сидела в своем любимом кресле – Вадим называл его императорским. И сидела как вдовствующая императрица – спина-струна, подбородок властно поднят, руки расслабленно лежат на подлокотниках. Складки простого домашнего платья лежат идеально, и прическа – волосок к волоску. Мать даже губы подкрасила! Но в комнате легкий беспорядок, на тумбочке возле незастеленной кровати стакан воды, какие-то пилюли в пузырьках и блистерах.