Несомненно, «тот», другой, не так выгоден, иначе почему бы Зимороевы делали дела с Трузенгельдом? Однако были известны случаи, когда золото попадало к «тому». Если Трузенгельд оказывался слишком неуступчивым, уплывал барыш. Лучше меньше прибыли, чем никакой!
4
Опасный для Трузенгельда конкурент существовал не как коммерческий прием Зимороева, не как фикция – соперник был реален.
Впрочем, реальность эта была относительной. Как верткий и скользкий угорь: мелькнул в руке – и нет его, и даже в пальцах не осталось ощущения. Или как глубоководная рыба, известная понаслышке, но не виданная не только прибрежными жителями, но и профессиональными рыбаками.
Исмаил Иксанов в Котлове, он же Магомет Иканов в Ташкенте, или Хадим Бердыев для Баку и Сулейман Соканов для Куйбышева, или Харис Агишев и Мадай Коканов для иных мест, или… Впоследствии было установлено более десяти имен, которыми ловко пользовался этот двуногий Протей.
Он имел и знания и звание муллы. В двадцатых годах он окончил курс одного из бухарских духовных училищ – медресе. Он предпочел бурное движение подпольного дельца застойной жизни захудалого служителя культа. На его вооружении состояли знание русского, татарского, узбекского, казахского, киргизского, туркменского и таджикского языков, изобретательный ум, холодный расчет и кипучая энергия в соединении с совершеннейшим себялюбием.
В Котлове Исмаил Иксанов имел базу в доме своего дальнего, по отцу, родственника Абулаева. У Абулаева проживала жена Иксанова. Котловская жена. Он имел жен больше, чем имен.
Зимороевы имели дела лишь с Абулаевым. Иксанов от них хранился под семью печатями. Зимороевы звали Абулаева «щербатая харя». На лице этого человека, по народному присловью, «чорт горох молотил». По причине фанатичного невежества весьма состоятельных родителей, укрывших сына от богопротивного фельдшерского ножичка-пера, Абулаева в детстве побила оспа, безжалостная даже к верующим.
В абулаевском доме, в комнате, роскошно сверху донизу убранной отличными азиатскими коврами, происходили торговые состязания между Николаем Зимороевым и хозяином. Но торговаться с Абулаевым было куда более тяжко, чем с Мишей Трузенгельдом.
Из решета темных сморщенных дырок глубоких оспин смотрели совсем ничего не выражающие глаза цвета неопределенного, кажется серого. Вся жизнь не лица, а уродливой маски сводилась к редкому движению века, вдруг закрывающего зрачок – как коротенькое мелькание диафрагмы фотоаппарата.
Абулаев говорил вполголоса. Синеватые губы едва шевелились, полушопот тонул в коврах, как гвоздь в моховом болоте. Чувствовалось, что Абулаев глушит голос не из боязни ненужных ушей, а просто так, чтобы не напрягаться, что ли.