– Ва-аська! Домой иди! Иди же, управы нет на тебя! Да Васька же! Вот папа тебе!..
Мелькнув бесшумной тенью, прошуршал мягкими шинами велосипедист. Пользуясь таежным коротким летом, где-то пела хором молодежь. Незаметным для привычного слуха фоном всех звуков служила передаваемая по радио музыка.
– Ну, чего? – Окунев неторопливо шагал домой в сопровождении Маленьева.
Григорий придерживал Окунева за рукав.
– Слушай сюда, Александр Иванович. Дело не пустяшное. Я, – говорил Маленьев, забыв о Луганове, – тебе пораздобыл металла. Уж перевалило за два кило. Платишь ты по шесть с полтинником.
– Нашел место торговаться, – скороговоркой перебил Окунев.
– Не шебарши! Мы сами можем шебаршить, – возразил Маленьев. – Ты, брат ты мой, голова, сюда слушай, тебе говорю. Не о цене речь.
– О чем же ты?
Они стаяли рядышком и говорили вполголоса.
– Во-от, – продолжал Маленьев. – Металл – он будет, металлу достанем. Давай на пару работать?
– Как это? – удивился Окунев.
– Да так… – И Маленьев изложил свой план. Куда нужно, Маленьев будет ездить. Или, еще лучше, Окунев пусть здесь сидит собирает металл, а он, Маленьев, даже работу бросит. Тем более, он и отпуска еще не использовал. И после отпуска…
Григорий говорил несвязно. Как только он начал излагать свои мысли, его сковало понимание того, что все ни к чему, ничего с Окуневым не выйдет.
– Ты меня мальчиком считаешь? – спросил Окунев. – И куда ты поедешь? Надумался!..
– Зачем? Я дело тебе толкую, – настаивал Маленьев из одного упрямства, понимая, что свалял дурака.
– А пошел ты, знаешь, куда?!. – обозлился Окунев.
– Ты не посылай! – И Маленьев взял Окунева за грудь.
– Прими лапы! – оттолкнул его Окунев.
Они стояли один против другого, как петухи. Оба крепкие и нетрусливого десятка, они выжидали, кто первый ударит.
– Ты еще поплачешь!.. – выдохнул Маленьев. Он владел собой настолько, чтобы не ввязаться в глупую драку, но слов сдержать не смог и пригрозил: – А в тюрьму хочешь?
– С тобой вместе? – спросил Окунев. – Эх ты, тетеря! – И пошел своей дорогой.
Маленьев пристыл к месту. Постоял, постоял и пошел ко двору. Намек на разоблачение был пущен по подсказке Луганова. Разоблачать он, конечно, не собирался. Не только потому, что опасно, что и у самого «рыльце в пушку», – не в характере Григория был подобный образ действий, и сейчас он ощущал нечто вроде стыда за глупую, грубую угрозу, которая под стать лишь босяку-пропойце, а не такому «настоящему» человеку, каким он себя считал. Но слово не воробей…
3
Своим трезво-практичным рассудком соображал Александр Окунев, что Григорий Маленьев «зря набрехал». А все же пущенное занозистое словечко где-то зацепилось лесным клещом за толстую шкуру горного мастера-вора: колоть не кололо, но беспокоило.