Директор громким голосом приказал всем немедленно вернуться в класс. Ученики объявили, что не будут присутствовать на уроке неугодного им преподавателя. Закрыв класс, они забаррикадировали мебелью дверь, стали петь революционные песни. Гимназическому начальству деться было некуда: не вызывать же полицию. Пошли на уступки, пообещав «восставшим-»: «желаемое ими извинение состоится».
Возбужденные юноши покинули класс, считая, что одержали победу. Но всем им сейчас же объявили: «Вы исключены из гимназии».
Состоятельные родители уже вечером начали осаждать директора гимназии Ю. П. Антонюка просьбами отменить свое решение. Как, их дети, их наследники, будущие владельцы фабрик и заводов, многие из которых с рождения увенчаны высокими титулами и званиями, не смогут продолжать учебу? Только-только начали справляться с антиправительственными выступлениями бунтовщиков. Страну, слава богу, почти усмирили, а здесь у них, в Житомире, хотят, по сути, ославить их, отцов города! И кто? Свои же, директор гимназии!
И утром Антонюк разрешил всем подать ходатайство о восстановлении их детей в учебном заведении.
Педагогический совет удовлетворил просьбы почти всех родителей. Но одного гимназиста, Лейбу Брискина, без основания объявили едва ли не зачинщиком и восстановить отказались. Против несправедливого решения выступил только Королев. С ним не посчитались и вынудили его поставить свою подпись под протоколом. Сделал это он со специальной оговоркой: «П. Королев (с особым мнением)».
– Вы, оказывается, милостивый государь, Павел Яковлевич, – выговаривал Королеву директор гимназии Антонюк, – других убеждений, чем мы. Слыханное ли дело, один против всех. Очень сожалею, очень... Да и за кого вступились?! За инородца!
Принципиальность молодого преподавателя вызвала раздражение всего гимназического начальства и шовинистически настроенных педагогов.
Домой Павел Яковлевич пришел в середине дня в мрачном настроении. Сняв в прихожей шинель и фуражку, не заходя к жене, прошел в кабинет и сел за письменный стол. Достал из папки тетради, начал читать, чтобы отвлечься от тревожных дум. Но пересилить себя не мог. В кабинет заглянула жена.
– Ты не зашел к нам, Павел?
– Извини, Маруся.
– Да на тебе лица нет, – взглянув в тревожные глаза мужа, заволновалась Мария Николаевна. – Что-нибудь случилось?
– На душе тяжело. В гимназии неприятности. Королев рассказал жене о том, что произошло, и тут же дал волю своим мыслям.
– Все идет по-старому. Отслужили молебен в церкви в честь высочайшего манифеста, и снова нагайка, – нервничал Павел Яковлевич, шагая по кабинету из угла в угол. – Как будто не было русско-японской войны, Кровавого воскресенья, восстания моряков на «Потемкине». Забылись выступления рабочих в Харькове и Киеве. Да одних ли рабочих...