Она напряглась.
— Мы ничего не рассказывали вашему отцу.
Раньше, когда она рассказывала о своих фанатично одержимых религией родителях, в центре повествования была мать, и она редко упоминала об отце. Когда она это сделала, ее тело напряглось, поза изменилась и движения стали нервными. Хантер понял, как она боялась его.
— Мы не собираемся ему ничего рассказывать, — убедил ее Хантер.
Она в упор уставилась на Хантера и затем обратила взгляд на Гарсию. Он кивнул и доверительно подмигнул ей, словно говоря: «Мы ничего не расскажем, если ты не хочешь».
Она расслабилась.
— Я обещаю, Молли, мы никоим образом не будем вмешиваться в вашу жизнь. — Хантер помолчал. — А нам действительно может понадобиться ваша помощь.
Человек, стоявший перед ней, казался воплощением спокойствия. Он внушал доверие. Молли расслабилась и села.
— Причина, по которой я позвонила вам сегодня…
— У вас было другое видение? — предположил Гарсия.
— Нет. Не видение, а вспышка.
Клик, клик, клик. Еще три снимка.
— Что это значит — вспышка?
— Порой у меня случались быстрые вспышки из моих предыдущих видений. Что-то, чего не было раньше. Они длились всего пару секунд.
— Это называется остаточные вспышки, — сказал Хантер, не вдаваясь в детальные объяснения.
Молли с интересом посмотрела на него.
— Он много читает, — объяснил Гарсия. — Так что было в этих вспышках?
— Кое о чем я рассказала.
— Кому вы рассказали? — на этот раз спросил Хантер.
— Священнику. Как раз перед тем, как я его убила.
Клик, клик, клик.
— Но вы говорили, что видение со священником было беззвучным, — уточнил Гарсия.
— Не было. Не в видении.
— То есть во вспышке, — догадался Хантер.
Вздохнув, Молли кивнула.
— Так что вы сказали?
Глубокий вдох.
— Они все умрут.
За пятнадцать дней до первого убийства
Глядя на себя в зеркало, он провел языком по сухим и потрескавшимся губам. Прошло примерно четыре года, но он выглядел так, словно состарился на десять лет. Лицо его теперь было прорезано глубокими морщинами, а глаза, казалось, глубоко ввалились. Но любой, кто знал Джона Вудса, понимал, что морщины говорили не о возрасте, а о тяжелых переживаниях.
После смерти жены он перебрался из округа Хантингтон в Йорк, на юге центральной Пенсильвании. Он больше не мог оставаться в Хантингтоне. Все здесь напоминало о его дочери. Ее дьявольские сны стали проклятием его жизни.
Он плеснул холодной водой в лицо и зачесал за уши остатки поредевших черных волос. Вечером колледж Йоркской католической школы и церковь устраивали рождественское благотворительное мероприятие. Ожидалось более трехсот студентов и родителей.