Ну не принято бросать такие дела на полпути.
– Умка...
Голос у Блинова был такой жалобный, что хотелось пустить слезу и погладить его по голове.
Сергеев медленно повернул голову в сторону Блинчика и сказал:
– Я тут...
Судя по тому, как это прозвучало и по выражению исцарапанного Блинчикова лица, его собственный голос был не лучше.
– Ты как? – спросил Блинчик, глядя на Михаила заплывшим оком.
– Плохо, – ответил он. – Но в сравнении с Бубликовым...
Блинов попытался рассмеяться и заперхал – подвеска, на которой висела загипсованная нога, зазвенела, как сбруя идущей рысью лошади.
– Покатались, – прохрипел Блинчик. И опять закашлялся. – Вот, черт... Больно. Руки-ноги хоть целы?
– Не уверен. Кажется – да.
– Везучие мы с тобой.
– Ну, это как сказать... – возразил Сергеев.
– А как ни говори, – сказал Блинчик. – Если не в морге, то уже везучие.
– Слушай, Блинов, тебе не кажется, что ты должен мне кое-что объяснить?
– Давай потом, Умка... – протянул Блинов умирающим голосом.
– Когда – потом? Когда нас добьют?
– Не станут нас тут добивать.
– Мне бы твою уверенность...
– Остынь, Миша... Мы в Феофании, тут только моей охраны на этаже сейчас – человек десять.
– А в джипе сколько было?
– В джипе, – повторил Блинчик эхом. – Ох, блядь... Ребят-то как жалко.
– У пчелки – жалко, – сказал Сергеев, – ты мне лучше скажи, кому ты поперек горла стал, Блинов, что на тебя так наехали? У нас что, на всех депутатов сезон охоты? Или на некоторых? Особо шустрых? Обычного киллера послать не могли? Устроили, твою мать, войсковую операцию в столице?
Блинчик молчал.
Михаил присмотрелся и увидел, как из уголка заплывшего глаза собеседника выползает большая слеза.
Не то чтобы Сергеев разучился жалеть или сопереживать, нет! Это свойство остается в любой, даже самой зачерствевшей душе, просто человек учится не обращать внимания на эмоции. И рассматривать погибших бодигардов Блинова как неизбежные потери он не мог – слишком долго он сам относился к той прослойке, для которой английское выражение collateral damage обозначало на самом деле собственную жизнь или смерть.
В случае гибели Сергеева или кого-нибудь из его коллег, в случае их пленения и прочих неизбежных для такой деятельности неприятностей никто бы не стал посылать на их выручку флот или группу коммандос, даже завалящей канонерки бы не послали – тут можно было не сомневаться. Может быть – помянули бы в узком кругу.
Михаил привык к тому, что неизбежность смерти никого не удивляла. Но то, что Блинчик пролил слезу, – это было, действительно, достойно удивления.
– Ты чего, Володя? – спросил ошарашенный Сергеев.