Это неуловимо, невесомо и, может быть, духовно. Постоянно я думаю о нем этой ночью, постоянно вспоминаю яркий сон, и сразу особенное чувство пронзает меня и заставляет мое сердце биться со смутным, но возвышенным ожиданием.
* * *
Все последующие дни я пытаюсь установить более близкий контакт с Махарши. Но тщетно. Для подобной неудачи есть три причины. Первая — это его сдержанный характер, его явная неприязнь к доводам и дискуссии, его упорное равнодушие к убеждениям и мнениям. Совершенно ясно, что мудрец не желает никого обращать в свои идеи, какими бы они ни были, и не стремится увеличивать число своих последователей.
Вторая причина — необычна, но существенна. После странного вечернего сна я постоянно ощущаю сильный благоговейный страх в его присутствии. Те вопросы, которые непременно сорвались бы с моих губ, замирают, потому что кажется почти святотатством обращаться к нему как к личности, с которой можно беседовать и спорить на равных о том, что касается общей человеческой природы.
Третья причина моего неуспеха достаточно проста. Почти всегда кто-нибудь находится в зале, а я не склонен излагать личные мысли в их присутствии. В конце концов, я чужак для них и иностранец в этой стране. Неважно по сути, что я говорю с ними на разных языках, гораздо важнее, что я обладаю циничной, скептической точкой зрения, которую не трогают религиозные эмоции, и она мешает мне выразить свои крайние взгляды при них. Поскольку у меня нет желания ранить их набожную чувствительность, но и не хочется вступать в спор с малопривлекательной для меня позиции. Все это до некоторой степени связывает мне язык.
Нелегко пробираться между подобными барьерами. Много раз я был готов задать вопрос Махарши, но вступал один из трех факторов моих неудач, и я отступал.
Намеченный мною уик-энд быстро проходит, и я растягиваю его до недели. Первую мою беседу с Махарши, похоже, можно назвать и последней. Помимо одного или двух поверхностных и шаблонных обрывков беседы, я не смог завладеть вниманием этого человека.
Проходит неделя, и я растягиваю ее до двух. Каждый день я чувствую чудесное умиротворение ментальной атмосферы мудреца, эту безмятежность, которая пронизывает сам воздух вокруг него.
Наступает последний день моего визита, а я так и не приблизился к нему. Моя задержка — дразнящая ложными надеждами смесь возвышенных настроений и разочаровывающих неудачных попыток нормально побеседовать с Махарши. Я оглядываю зал и чувствую легкое уныние. Большинство этих людей говорят на разных языках как внешне, так и внутренне. Как я могу надеяться стать к ним ближе? Я смотрю на самого мудреца. Он сидит на олимпийских высотах и наблюдает за панорамой жизни как будто со стороны. Загадочность, свойственная этому человеку, отличает его от всех тех, кого я встречал. Я почему-то полагаю, что он не принадлежит к нам, к расе людей, ибо он более принадлежит Природе, одинокому пику, который круто поднимается за его уединенным жилищем, пространствам неосвоенных джунглей, которые тянутся за далекими лесами, и непостижимому небу, которое наполняет всю вселенную.