Слишком быстро. Удивление, потрясение, волнение, опасность и вот теперь успокоение — успокоение, подернутое грустью и сожалением.
— Я не знала, что он будет в Касабланке! — прошептала она скорее себе, чем Виктору. — Откуда мне было знать? Какая судьба привела нас к нему — и у него оказались документы! Я знаю, тебя расстраивает то, что произошло в Париже между мной и Риком, но, пожалуйста, постарайся не переживать. Все ведь к лучшему? Где бы мы были без этих бумаг? Что бы мы делали?
Она стиснула локоть Виктора; ей казалось, стук ее сердца слышен сквозь гудение моторов.
— О, Виктор, — сказала она, — как ты не поймешь? Я думала, что ты погиб и что моя жизнь тоже кончена. Одна. Ничего не осталось, даже надежды. Ой, я не знаю. Я больше ничего не понимаю!
Ильза снова расплакалась, не вполне сознавая, отчего или о ком. Она промокнула глаза платком, а самолет тем временем пробивал себе дорогу сквозь облака.
— Потом я узнала, что ты жив и я нужна тебе, нужна моя помощь в твоей борьбе. — Ильза взяла себя в руки. — Ты мог бы меня бросить двадцать раз за последние полтора года — в Лилле, когда у меня были нелады с властями, в Марселе, где я разболелась на две недели, а ты меня выхаживал — и в Касабланке, где ты мог купить транзитное письмо и улететь. Но ты не бросил. Теперь я понимаю, почему ты держал наш брак в секрете даже от друзей, чтобы гестапо и не заподозрило, что я твоя жена.
Она решилась взглянуть на Виктора, но тот смотрел прямо перед собой, будто погрузившись в раздумья. Она подумала — не в первый раз, — слышал ли он хоть слово. У него так много всего в голове.
— Ну скажи… скажи, что ты не очень на меня сердишься, — закончила она.
Виктор склонился к ней и потрепал ее по плечу любовно и чуть рассеянно.
— Гнев и ревность — две эмоции, без которых я предпочитаю обходиться, — сказал он. — И потом, как я могу сердиться, когда впереди столько важной работы?
— Да, Виктор, — сказала Ильза. Понял ли он, что она пыталась ему сказать, может ли понять вообще? — Да, конечно.
Потом они молча сидели рядом. Если кто из пассажиров и заметил нечто необычное в этой красивой паре, он ничем этого не выдал. В воюющей Европе благоразумнее не проявлять любопытства.
Виктор склонил голову к Ильзе:
— Когда прибудем в Лиссабон, я хочу, дорогая, чтобы ты делала все точно, как я скажу.
— А когда я делала иначе? — спросила Ильза, но Виктор еще не закончил:
— Малейшее колебание может погубить нас обоих. До сих пор я многого не мог тебе рассказать о своем задании. — Тут его голос немного смягчился. — В Касабланке я об этом и слова не мог шепнуть никому — даже тебе. Конечно, ты понимаешь.