Да, так что же все-таки случилось с моим мгымбром?
Этот вопрос волновал меня даже больше, чем перспектива докладов в прочих учебных заведениях. Как-никак Крендель был мне не чужой. Можно сказать, нас связывали тесные родственные чувства. От Эгмонта же можно всякого ожидать; впрочем, я сомневалась, чтобы он пустил мгымбра на котлеты. Это было слишком просто и прозаично — магистр же, как я успела убедиться, предпочитал более изящные методы.
Тайна открылась мне лишь в начале стужайла. Пробегая в вестибюле «по делам», я обратила внимание на невесть откуда взявшуюся конторку. Подойдя ближе, я обнаружила на ней жестяную коробку с прорезью на крышке, а рядом — целую кипу пергаментных листков. По ближайшем рассмотрении листки оказались газетой; называлась она незамысловато: «Наша газета» — и стоила ровно одну серебряную монетку. Заинтересовавшись, я опустила в копилку положенное и ухватила с кипы листок.
Взгляд тут же уцепился за правый верхний угол. Там, улыбаясь во все пятьдесят четыре зуба (резцы, коренные; четыре ложных клыка, предназначенных для вскапывания почвы), стоял мой мгымбр, — впрочем, теперь ему больше подходило слово «мгымбрик». Маленький, от силы сантиметров семи в высоту, двухмерный, как будто нарисованный тонким эльфийским карандашом, во всем причем ящерок ничем не отличался от моего творения.
— Ты чего тут делаешь? — поразилась я.
Крендель приосанился.
— Работаю! — гордо пояснил он. — Я, между прочим, символ этой газеты, официально зарегистрированный в УВМО!
— В чем?
— В Управлении Высшего Магического Образования, балда! — Мгымбр постучал себя кулачком по голове, впрочем тут же исправив эту бестактность застенчивым взглядом из-под длиннющих ресниц.
— Понятно, — сказала я, поняв, что ничего не понимаю.
Но вскоре вся идея сделалась прозрачней ключевой воды. Газета выходила дважды в месяц; на каждом продающемся экземпляре имелась своя маленькая проекция Кренделя, по-настоящему обитавшая только на редакционном стенде. Едва новый выпуск появлялся в продаже — проекции транслировались уже на него, на старом же оставался простой неподвижный рисунок. Проекции же запросто перемещались по всему листу, дрыхли где хотели, дописывали заметки как считали нужным, а иные материалы даже закрывали от читательских взглядов собственным телом.
Вообще-то цензуры в «Нашей газете» не было — одним из ее главных лозунгов и была пресловутая свобода слова. Каждый мог принести в редакцию свою статью; каждый мог свободно написать ответ на чужую, при этом сама редакция оставляла за собой право высказать свое мнение по любому поводу. Ее мнение вполне могло не совпадать с мнением автора.