— Ты чего, боишься? — недоуменно спросила у меня стоявшая рядом Полин.
— Нет, — помотала я головой.
«Хорошо ей, — обреченно пробормотала та часть меня, которая была хоть сколько-нибудь логичной. — Иди себе к Эльвире, нашептывай над котлом… алхимичка, конечно, тоже не сахар, и пару у нее сорвать — раз плюнуть, так все едино не Рихтер!..»
Я отчетливо представила, как через пятнадцать минут мое тело, уже со сложенными на груди руками и зажатой в них зажженной свечкой, выносят из кабинета, дабы нынче же вечером прикопать на заднем дворе, и не смогла сдержать глупого смешка. Наверное, это было нервное.
Полин, все еще стоявшая возле двери, переминалась с ноги на ногу. Она явно надеялась узреть ту же самую картинку, но только в реальности. Это, как ни странно, придало мне сил. Еще не хватало, чтобы назавтра все магички с алхимического болтали, будто я дрожала перед дверью в кабинет боевой магии! Может быть, тому же Генри это и сошло бы с рук — по красавцу-вампиру с его фирменной клыкастой полуулыбкой сохла добрая половина всех адепток, — но ко мне, хвала богам, они таких симпатий не питали. А посему я отбросила прочь все нелепые мысли, сделала Полин ручкой, увидев в ответ нерешительно скрещенные пальцы, и отважно толкнула дверь сапогом.
В высокие стрельчатые окна тускло светило холодное зимнее солнце. Я тоскливо покосилась на зеленые маковки елок, видневшиеся вдалеке, и только после этого воззрилась на кабинет.
Боевая магия была моим последним экзаменом. До того я уже сдавала три профильных предмета и потому совсем не удивилась, увидев, как резко преобразилась привычная, казалось бы, комната.
Со стен исчезло все, включая карту Лыкоморья, которая мрыс знает зачем висела здесь с самого первого занятия. Вместо нее между третьим и четвертым окнами задумчиво покачивалось серое чешуйчатое чучело, в котором я незамедлительно опознала Esgeraltia magna, в просторечии именуемую «ведьмин хомячок». «Хомячок», размерами напоминавший хорошего волкодава, был не иначе как из личной коллекции преподавателя бестиологии, — приметив знакомую трещину на стеклянном глазе, я вспомнила, как Марцелл рассказывал, в каком жутком поединке добыл «сей великолепный образец». Помнится, тогда, после урока, мы с Хельги, тщательно осмотрев шкуру со всех сторон и не найдя на ней ни единой лишней дырки, пришли к закономерному выводу — хозяин расстался с ней добровольно и, скорее всего, в глубокой старости. Так или иначе, но чешуя «хомячков» здорово поглощала темную магию. Надо думать, потому Gaddius здесь и висел.