Я заметил, что кулаки у меня сжаты, и принудил себя разжать пальцы.
— Это не самое худшее, что он со мной сделал, — голос Гилморна был еле слышен.
— Можно попробовать свести ее. Это же всего лишь чернила, введенные иголкой под кожу. Я слышал про такое…
— Это бесполезно, Дэл. Можно свести татуировку, но прошлое нельзя изменить, как бы ты этого ни хотел, — сказал он кротко.
— Я? А как же ты? Разве ты этого не хочешь?
Он молчал, и я дотянулся до его руки и накрыл ее своей.
— Скажи мне. Разве ты не хотел бы стать прежним?
— Тебе ли не знать, воин Гондолина, что истинная природа создания Эру проявляется как раз в минуты опасности и лишений?
— Я не верю, что в твоей природе заложено стремление ко злу. Но твои повадки, твои желания, мысли, чувства — они странны, если не сказать…
— Если не сказать, порочны, — докончил он, и взглянул мне в глаза, и сжал мою руку.
— Порок трудно отринуть, потому что он рядится в прекрасные одежды соблазна, прикрывается лживыми словами. И с тех пор, как… — голос мой дрогнул, но я сделал над собой усилие и продолжал: — …с тех пор, как братья-тэлери умирали под мечами нолдор в Альквалондэ, ни один эльда не может считать свою душу свободной от склонности к пороку. И победа над ним в своем сердце дороже сотни побед на поле битвы. Ибо в этом случае мы наносим удар не в сторонников Моргота, а в него самого — отца лжи, исказителя Арды!
Гилморн продолжал смотреть на меня тем же загадочным взглядом.
— Ты решил вести со мной ученую беседу, подобно Финроду Фелагунду, прозванному Ном за мудрость? — сказал он и усмехнулся безрадостно. — Ты мне не любящий отец и не заботливый сюзерен.
И я смутился, потому что почитал чрезмерную гордость главным проклятием нолдор. А Гилморн продолжал задумчиво:
— Разве страсть чужда природе эльдар? Ведь это из-за нее Феанор жег корабли, а Фингольфин вел свой народ через льды. И немало других примеров в истории наших народов.
— Вспомни, куда привела страсть Феанора и его детей!
— Зато жизнь их была как искра — короткая, но яркая. Пусть она быстро угасла, но озарила всю Арду, и эхо их деяний гремит уже тысячи лет. Дэл, годы в Лихолесье проходили для меня незримо, не оставляя следа в душе… И я отправился к Мораннону, воевать — не потому, что моему народу грозила опасность, не в поисках славы, а просто чтобы почувствовать себя живым, созданным из плоти и крови. С тех пор прошло едва ли полгода, а я словно прожил целую жизнь, по сравнению с которой Лихолесье кажется сном.
— Почему? — воскликнул я горестно. — Почему Враг сумел оставить такой след в твоей жизни? Чем он отравил тебя — посулами, уговорами, угрозами, может быть? Почему твои мысли вновь и вновь возвращаются к ужасам плена?