Осокин? Димка Осокин?
— За что ты его? — громко спросил Марек.
— Так это он и есть, наркодилер.
— Димка?
— Ну? Возьми под мышки. Так.
Нежное пятно света от фонарика пошло гулять по стенам, по окнам — это Марек, не выпуская его из кулака, обалдело пропустил руки под мышки Осокину и удерживал его, пока Федька, нагнувшись, не обнял тело и не взвалил себе на плечо.
— Фонарь погаси, идиот.
— Ага…
Марек соображал туго — не потому, что тугодум, а потому, что посторонние мысли лезли не к месту. Мешок с дровами, треугольно раззявленный, а сарайчик стоял возле этой самой стены, хотя умнее было иметь загородку в подвале, но из подвала лестница с высокими и неровными ступеньками, узкая и опасная; раззявленный на трех полешках мешок, куда быстро, споро, аккуратно ложатся другие полешки, и вот главное, с отстающей, толстой, сухой берестой. И бабка ждет, и песню поет про чайку над седой волной, и чайка смело пролетела, окунулась и вернулась, и сарайчик нужно, не опуская наземь мешка, одной рукой закрыть…
Нет же, нет, это не я хватался сейчас за тело, сказал себе Марек, а если за тело — то за какое-то совсем постороннее, вроде тех кур, которых вместе с бабкой приносил с рынка…
Димка, мачо Димка, которому даже завидовать позорно, такой это был сделанный мачо, к которому ревновать — чушь собачья, Димка, это ты? Димка Осокин, тут никакой ошибки нет? Ты — Осокин?
Тело, ты чье?
Не отзывается — так, может быть, и не Димка?
Но ведь и вопрос вслух не задан.
Или эти вопросы вслух не задают?
— Придержи, — велел Федька.
Он хотел сгрузить тело в багажник. А потом?
Свалили, уложили. Багажник закрыли. А потом?
Куда?
— Пойди, посмотри — что там на улице, — опять не попросил, а велел Федька.
Теперь Марек наконец понял — он хочет вывезти осокинское тело за город и скинуть где-нибудь в канаве. Но он благоразумно не хочет светиться.
— Чем это ты его?
— Не твое дело.
Марек вышел на улицу, все еще туго соображая, прошел в сторону «Марокко». Кабриолет у Федьки приметный, если заметят, как он тут маневрирует, и увяжут это с исчезновением Осокина…
А может, Осокин вовсе и не исчез? Тело — само по себе, а Димка Осокин — сам по себе? И есть же еще один шанс из тысячи за случайное, мгновенное и потому случайное сходство.
Несколько секунд веры в этот шанс оставалось Мареку — и он бездумно растягивал секунды своей мнимой непричастности к убийству. Ведь и крови, кажется, не было, и язык не вывалился, приметы смерти отсутствовали… может, не смерть, что-то иное?..
А возле «Марокко» уже тусовался народ. Продышаться вышел.
Марека заметили.