Но так как Водила уже не собирался приходить в себя, мало того, он даже и жить не собирался, то и Таня, и полицейский были в вертолете абсолютно лишними. Впрочем, они никому не мешали. Мне-то тем более…
Я лежал под левой рукой Водилы, прислушивался к его остающейся жизни и чувствовал, как медленно, но неумолимо тает и без того небольшой запас отпущенного ему времени быть с нами.
Его явное угасание почему-то представлялось мне как тоненькая струйка чистой прозрачной жидкости, вытекающей из трещины большого и тоже прозрачного сосуда, в котором осталось так мало этой живительной влаги, что сосуд вот-вот совсем опустеет и Водила навсегда уйдет в то самое НИКУДА, где так явственно и пугающе сейчас исчезает тоненькая струйка его жизни.
Но когда в сосуде оставалось всего чуть-чуть, буквально на донышке, струйка неожиданно прекратила свое ужасное, неотвратимое течение в НИКУДА.
И я услышал тихий, прерывающийся, еле внятный голос Водилы.
Он ничего не сказал вслух. Он даже почти не дышал.
Его голос прозвучал в моем мозгу, в моей голове, во всем моем существе. В таком состоянии — это было высшее проявление Контакта!
* * *
«МНЕ, НАВЕРНОЕ, ПРИДЕТСЯ СЕЙЧАС УМЕРЕТЬ, КЫСЯ…» — с трудом проговорил Водила.
— Нет, нет, Водила… Тебя обязательно вылечат! Мне Шура Плоткин рассказывал, что в Германии сейчас лечат абсолютно все! — я попытался придать этой фразе максимум искренности и убедительности.
«НЕ ПРЕРЫВАЙ МЕНЯ… НЕ МЕШАЙ, — прошелестел Водила. — Я СЛАБЕЮ. МНЕ ТРУДНО ГОВОРИТЬ. ЗАПОМНИ — РАКОВА ПЯТНАДЦАТЬ… МЕЖДУ ПАССАЖЕМ И МУЗКОМЕДИЕЙ… ВТОРОЙ ДВОР НАПРАВО… ТРЕТИЙ ЭТАЖ… ТЫ БЫВАЛ В ТОМ РАЙОНЕ?..»
— Нет, но я спрошу у местных Котов и Кошек. Мне покажут… Я найду, Водила! Я обязательно найду!.. Какой номер квартиры?
«СКАЖИ СВОЕМУ КОРЕШУ — ШУРЕ… ПУСТЬ ЗА НАСТЮХОЙ МОЕЙ ПРИГЛЯДИТ…»
— Какой номер квартиры, Водила?! Ты не сказал номер…
Но тут из сосуда вдруг снова стала вытекать струйка, да так быстро, что оба врача страшно перепугались! Запищал какой-то маленький телевизор с темным экранчиком, по которому вместо волнистых зеленых линий побежали прямые, чем и произвели переполох в нашем вертолете!
Что там делали с Водилой — понятия не имею. Я знал одно — Я ДОЛЖЕН ВЕРНУТЬ ЕГО ОТТУДА! И если эти два доктора хоть чем-то сумеют мне помочь — я буду им безмерно благодарен.
Чего я только не делал! Я кусал руку Водилы, лизал его угаснувшее запястье, стараясь сделать свой язык как можно суше и шершавей, чтобы Водила острее чувствовал то, что я делаю…
Я звал его ОТТУДА! Я умолял его не УХОДИТЬ! Не бросать меня… Я молился Богу, я орал Водиле страшные, несправедливые и обидные слова про то, что нельзя никому поручать своих детей! Что все надо делать самому… Что есть еще больная жена, которая без него умрет от голода и горя!.. Что за Настю некому будет платить в ту школу, где академики преподают арифметику! А кончиться все может тем, что оставшись без отца и матери, его двенадцатилетняя Настя окажется там — на Фонтанке, у Дворца пионеров, среди маленьких, недорогих проституточек, про которых он сам рассказывал в Ганновере!