«Значит, это произойдет в Нюренберге…» — подумал я.
— Оставайся, Мартын. Не глупи, — настойчиво повторил Рудик. — Вернемся домой, на Васильевский, я с тобой вместе с судна уйду. Проживу как-нибудь…
Значит, это произойдет в Нюренберге. И он там будет совершенно один.
Я вспомнил свой недавний сон — окровавленного Водилу, плачущего Шуру за рулем грузовика… Его крик: «…бездарность!.. Он же тебя кормил!.. Он же тебе радовался — море показывал! Он же тебя называл «Кысей»… А ты?! Дерьмо ты, а не «Кыся»!..»
— Спасибо тебе, Рудик, — сказал я. — У меня просто даже нет слов, как я тебе благодарен! Ты прости меня, что я нашипел на тебя поначалу. Ни хрена ты не «искалеченный». Ты даже очень, очень «нравственный»! Я правильно сказал это слово?..
— Правильно, — прошептал Рудик. — Ты все-таки поедешь с ним?
— Да, Рудик. Постарайся понять меня.
И подумал, что в этой ситуации мой Шура Плоткин обязательно бы меня понял.
Ночь я провел с Дженни в ее «мерседесе».
Оказалось, что накануне, когда ее Хозяйка спустилась в автомобильный трюм покормить «Свою Любимую Собачку», «Свою Маленькую Дорогую Девочку», Дженни на радостях…
Тут я должен как можно точнее процитировать Дженни: «…НА РАДОСТЯХ ПЕРВОГО ПОЛОВОГО ПРИЧАСТИЯ, В ИЗУМЛЕНИИ ОТ ТОГО СЕКСУАЛЬНОГО ШКВАЛА, КОТОРЫЙ СВОИМ СЛАДОСТНЫМ ВИХРЕМ ПОДНЯЛ ЕЕ НАД ВСЕМ ТЕМ, ЧТО БЫЛО В ЕЕ ЖИЗНИ ДО ЭТОГО ИЗУМИТЕЛЬНОГО МИГА…», — при виде Хозяйки закатила такую восторженную истерику, что Хозяйка всполошилась и помчалась с ней к дежурному ветеринару при корабельном Кошачье-Собачьем интернате.
У ветеринара Дженни продолжала безумствовать. За пятьдесят немецких марок бравый российский доктор мгновенно поставил диагноз — «Нервное перевозбуждение». А еще за двадцать марок дал для Дженни успокоительное драже, которое следовало примешивать в ее пищу. И посоветовал не оставлять Дженни одну в машине. За что Хозяйка дала доктору еще пять марок.
Дженни отнесли в каюту-люкс с огромными окнами, гостиной, спальней и телевизором и кормили уже там.
С перетраху «Маленькая Дорогая Девочка» жрала, как дворовый цепной Полкан, и аккуратнейшим образом выплевывала успокоительные таблетки. «Любимая Собачка» и не собиралась успокаиваться!
Она визжала, носилась по каюте, кувыркалась на хозяйских кроватях и один раз даже прыгнула с письменного стола на диван, прямо на голову дремлющего после обеда Хозяина. За что получила от него увесистый шлепок и такой взрыв ругани, который, наверное, был одинаково хорошо слышен и в Петербурге, и в Гамбурге.
Но Дженни, познавшая счастье секса и половой раскованности, в долгу не осталась — она юркнула в приоткрытую дверцу платяного шкафа и мгновенно написала в вечерние туфли Хозяина, чего никогда бы раньше не сделала! А потом продолжала визжать, лаять, скакать и кувыркаться, как ни в чем не бывало…