У Генриха вдруг зачесалась лопатка, но из-за комбинезона он не мог до нее дотянуться. Тогда он подошел к водосточной трубе и потерся об нее спиной, стараясь не разорвать ткань о металлические кольца. Ему было страшно, он чувствовал слабость от голода и одновременно какую-то тупость, вялое безразличие ко всему, что может с ним произойти.
Он зашел в булочную. Вместо запаха хлеба здесь воняло испражнениями, на полу валялись обгоревшие лотки. На стене под разбитым стеклом висел яркий плакат со множеством различных булочек, при взгляде на который рот у Генриха наполнился слюной. На прошлой неделе здесь звенела сигнализация, кто-то ударил обрезком трубы охранника и высадил окно. Тогда вскоре приехала полиция. Тогда полиция еще приезжала. Позже больные и здоровые мародеры почти открыто начали громить квартиры, а хозяева — стрелять через двери на звонок. Хотя некоторые больницы, как говорила ему мать, работают до сих пор. Генриху трудно было представить, что где-то еще работают люди. То, что в городе была вода и горело электричество, он, по возрасту, считал вполне естественным.
Иногда Генрих чувствовал, как на него накатывала беспричинная ярость, тогда он бил о стену стулья и посуду, ругал мать, погибших сестер, царапал двери. Иногда, наоборот, становилось тоскливо и очень себя жаль. Раньше, когда они жили в Оснабрюке, ничего похожего с ним не случалось. Берлин, вообще, странный, очень суматошный город.
Хлеба, однако, ему здесь не найти. Генрих заглянул под пустые прилавки и пошел к дверям, но услышал на улице ругань и остановился. Из магазина мягкой игрушки выходила целая компания; все сильно пьяны. Ни респираторов, ни иных защитных средств ни на ком из них не было. Впереди шел высокий худощавый блондин с курчавыми, как у куклы, волосами. В руке он сжимал новенький, будто только что с конвейера, винчестер. Остальные парни, одетые в черные кожаные куртки на заклепках и черные джинсы, были с ног до головы увешаны всевозможными металлическими примочками, начиная от железных цепочек, болтавшихся на всевозможных местах, и заканчивая большой металлической звездой в четырьмя лучами на уровне сердца. Один поигрывал ножом-«бабочкой», второй держал в руке довольно большую сумку, у прочих были биты либо металлические прутья. Они еле держались на ногах. Рядом с ними покачивались две девчонки лет пятнадцати с ничего не выражающими лицами и прозрачными, будто стеклянными, глазами.
Белокурый передернул затвор и выстрелил. На мостовую шлепнулся голубь. Кто-то, видимо, выглянул в окно, потому что белокурый выстрелил еще два раза, а один из парней начал с азартом кидать камни. Послышался звон рассыпающегося стекла, истерический крик и довольный гогот. Девчонки вытащили из смятого машиной киоска большой белый манекен и, качнув его наподобие биты, высадили огромную зеркальную витрину. Там стояли две дорогие куклы — мальчик и девочка. Мальчик опустился на колено и протягивал своей красавице какие-то волшебные цветы. Девочка, скромно опустив глаза, улыбалась. Рука с ярко накрашенными ногтями взяла ее за горло и швырнула вглубь магазина. Мальчик остался стоять, протягивая цветы в пустоту; в магазине что-то повалилось, оттуда выскочили две девчушки в респираторах и одинаковых герметичных костюмах и тут же остановились под направленным на них дулом винчестера. Они, видимо, прятались под прилавками. Налетчики сразу отвлеклись от прочих занятий и обступили новое развлечение. Одна из их подруг сорвала с девочек респираторы и швырнула их на мостовую.