Его мягко несло к черноте — острову посреди скользкого упругого моря.
И тогда он увидел, что это не остров, а частица Тьмы, жадно раскрытый рот, готовый вот-вот поглотить его, — вокруг завивались застывшим беззвучным водоворотом липкие волны. Его руки словно склеились, не желая слушаться, не желая двигаться так, как нужно было, он ощутил на них новые цепи. Он рванулся, он попытался вырваться, напрягая мускулы. Он задыхался в тяжелых волнах, и его несло во Тьму.
Он напрягся, сжался в комок, резко выпрямился, он бился как рыба, попавшая в сеть, — и странное дело! — он чувствовал, как тело постепенно становилось послушным.
И влага дрогнула. Она отпустила его. Она отступила, сжалась, уменьшилась и вернула то, что поглотила, — его, стены, потолок, пол.
И наконец она уменьшилась настолько, что вернулась туда, где была с самого начала, — на бледное лицо Митридата, царя понтийского, под черные прямые брови. И лишь зрачки — эти островки тьмы посреди круглых озер — по-прежнему остались отверстиями, за которыми пряталось Ничто.
Савмак глубоко вдохнул воздух, пропитанный приторным ароматом душистого масла. Его тело, покрытое липким потом, вздрагивало каждой частичкой — но не от страха. Он медленно вытер покрытые испариной руки о лохмотья и встал посвободнее. Посмотрел в лицо Митридату.
Красные, чересчур красные губы. Они разжались. Глуховатый голос произнес:
— Ты можешь сесть.
Что-то подобное эху отозвалось в мозгу Савмака. Он почувствовал, что ему вновь трудно двигаться. Он перевел взгляд на руки — с них только что сняли цепи, и запястья, словно черно-красными змеями, были схвачены кровоподтеками.
Митридат повторил:
— Ты можешь сесть. Сегодня ты умрешь. Но не сейчас, потому что день еще не прошел. Подойди и садись. Вот на эту скамью, рядом со мной. Садись, — и губы вновь сомкнулись.
Савмак подошел к скамье. Опустил на нее свое тяжелое тело.
Глаза Митридата смотрели в сторону.