— Последнего что-то не видно, — заметил Серзак. — Насколько я помню, приятелей было четверо.
Конан вытер о плащ убитого меч и рассмотрел остальные трупы. Среди них не оказалось человека, которому киммериец сломал руку в «Стойле Единорога». Конан покачал головой и положил ладонь Серзаку на рот. Старик промычал еще пару слов, потом затих.
Конан долго вслушивался, но ночная Шангара ничем не выдала присутствие постороннего живого человека, а в том, что он прятался рядом северянин был уверен.
— Смерть с ним! — сказал он. — Нам некогда сидеть тут в засаде.
Рот Серзака оказался свободен и он не преминул уточнить:
— Ты сам во всем виноват! Если бы не твоя неизбывная любовь к развлечениям, мы бы уже давно были за стенами этого гостеприимного города и у нас были бы совсем другие проблемы.
Старые городские ворота, выходившие на восток, охранялись стражниками, которые имели отчаянно воровской вид и были облачены исключительно в лохмотья. Небольшая дань в виде четырех тусклых монет овальной формы с квадратным отверстием посередине, вызвала у них легкое возмущение, но, соотнеся монеты с мечом и блеском глаз черноволосого варвара, они решили не испытывать судьбу. Но буравить спины уходящих злыми взглядами никто им запретить не мог.
Ночь тяжелым брюхом, распоротым иглами звезд, лежала на долине. Звери рыскали во мраке, рыча и завывая. Всюду слышались шорохи, урчание, хруст и визг. Всюду шла вечная игра в охотника и жертву, единственной ставкой которой была жизнь.
Песни неслись над долиной. Песни на шумерском языке, забытом в цивилизованных странах. Конану они напомнили о конях и конокрадах. Шумеры, давно превратившиеся в кочевников, славились своей любовью к коням, которая не слишком считалась с законами.
— Кони нам бы не помешали, — заметил Серзак, словно уловив мысли спутника. — Но покупать их ночью у шумеров — занятие совершенно безумное. Особенно учитывая, что местные шумеры сильно на меня обижены.
— Такое впечатление, — сказал Конан, — что на тебя обижены все.
— Но тебя я ведь не обидел? — заметил Серзак.
Конан пожал плечами, что осталось незамеченным.
— Ты молчишь, раздумывая над ответом, мой друг, — сказал Серзак, — а ведь все так очевидно. Я стремлюсь к доброте и отвергаю зло. Злые меня не любят.
— Не все так просто, старик, — ответил Конан. — Я думаю вовсе не о том, обидел ли ты меня или нет. Меня вообще очень сложно обидеть, да и те, кто все-таки меня обидел, долго не живут.
— О, да! Я имел возможность в этом убедиться! Но о чем ты тогда задумался, мой юный пытливый друг?
Конан не обратил внимания на иронию, просквозившую в словах сказителя с очевидностью намерений кота, поймавшего мышь.