На боковых переборчатых стенах висели кандалы, клещи, щемилки, колодки, тяжелые досчатые ошейники, иногда надеваемые на подсудимого, и разные другие пыточные инструменты, а на продольной стене, вверху, за судейским местом была вывешана черная лакированная доска с золотыми письменами, изображавшими какие-то относящиеся до правосудия изречения.
Около девяти часов утра удары гонга возвестили прибытие судьи, которого принесли в паланкине со всею подобающею его рангу помпой. Толпа народа тотчас же сплотилась по бокам главного входа, а в ней я нашел себе местечко вместе со своим гидом. Судья, с помощью двух слуг, всенародно облачился в мундирную курму, надел мандаринскую шапочку с шариком и преважно, даже с некоторую театральностью, воссел на свое судейское кресло. Вынув из вазы одну палочку, он двумя пальцами приподнял ее перед собою и объявил заседание открытым. Разбиралась какая-то гражданская тяжба. Истец и ответчик были введены одновременно, и оба опустились на колени на циновках шагах в пяти перед судейским столом, истец справа, ответчик слева, на расстоянии около трех аршин друг от друга. Все разбирательство шло на словах, а когда истцу понадобилось предъявить судье какой-то письменный документ, то он, не вставая с колен, вынул его из-за пазухи и подал для передачи одному из служителей, который в свой черед вручил его секретарю, а тот уже, со знаками почтения, положил бумагу перед судьей. Чем кончилось дело, не знаю, так как, за неимением лишнего времени, я не мог оставаться в публике долее получаса, да и это было своего рода пыткой — стоять на солнцепеке и нюхать в непосредственной близости специфический запах китайцев, состоящий из смеси касторового и кокосового масла, чеснока и пачули. Но должен сказать, что за все время судья ни разу не прибегнул к бамбуковым увещаниям, быть может потому, что дело было гражданское, да и присутствовавшая публика вела себя в высшей степени дисциплинированно, без толкотни и говора между собою. Глядя на ее поведение, мне казалось, что вся она, видимо, проникнута сознанием как бы священной важности отправляемого перед нею правосудия. Говорят, будто китайские судьи, а еще более их приспешники и слуги, берут большие взятки и по уголовным и по гражданским делам, как с истца, так и ответчика, решая дело в пользу того, кто больше даст. Но мне кажется, что едва ли это так просто, в виду хотя бы того, что судопроизводство совершается гласно и всенародно, а при таких условиях единоличный и ответственный перед высшею властью судья, какой бы он ни был сам по себе, едва ли уж так бесцеремонно и нагло может попирать справедливость на глазах у стольких контролеров его публичной деятельности, вооруженных страшным оружием общественной молвы, которая разлетается быстро и разными путями восходит очень высоко. Да и кроме того, те знаки уважения, какие выказывала эта разношерстная толпа, как к отправлению судебного акта, так и к личности самого судьи, едва ли можно объяснять только страхом бамбуков: мне кажется, что главнейшую роль тут играет личный авторитет и нравственное достоинство человека, облеченного в судейское звание. Таково по крайне мере впечатление, вынесенное мною лично из того, что я видел.